И только тут Сержант позволил себе вспомнить о втором - вернее, первом - трупе, лежащем у него за спиной. Он привстал на четвереньки, развернулся и приблизился к мальчику. Тронул его за руку. Ладошка была холодная. Потом по привычке приложил палец к артерии на шее. Пульса не было.
Глупыш маленький, ну какого хрена тебя сюда занесло в неурочный час! На улице тебе мало забав было? Сержант вернулся к карабину, нашел стреляную гильзу и положил ее себе в карман. Потом бегом, на полусогнутых, стараясь на светить спиной из-за стеклянных букв рекламной надписи, рванул по крыше к дальнему переходу на соседний дом...
Междугородний автобус мягко бежал по шоссе, выбеленному океанскими ветрами и миллионами автопокрышек. Сержант сидел у окна и хмуро глядел на мелькающие мимо поселки, автозаправочные станции, придорожные рестораны. Он думал об оставшемся лежать на крыше мальчике. На душе было муторно. Никогда еще после удачно выполненного задания ему не было так хреново. Сердце не грела даже мысль о том, что в следующий понедельник он получит двадцать пять тысяч "зеленых", на карманные расходы...
Из головы не шел лежащий ничком на стальных листах мальчонка в серой курточке. И кровь... кровь, бурым озерцом расползающаяся вокруг трупа. Этот мальчик оказался непредвиденной неожиданностью, вторгшейся в тщательно разработанный план операции. Этот мальчик не имел никакого касательства ни к Билли Шорту, ни к Питу Смайли, ни к итальянским наркоторговцам, ни к их мексиканским конкурентам. Этот мальчик был сам по себе. И его убил он, Сержант. По ошибке. По воле слепого случая. И Сержант, может быть впервые в жизни, ощутил себя убийцей...
Автобус легко покрывал милю за милей, приближаясь к Лос-Анджелесу. Скоро далеко на горизонте, в мареве, подернутом багрянцем закатного солнца, показались первые небоскребы. Если бы Сержант был верующим, он бы постарался замолить свой грех. Поставил бы свечку в русском православном храме - не поленился бы, сгонял в Сан-Франциско. Он бы каждый вечер бил земные поклоны суроволикому Николаю Угоднику - он помнил, что такая икона была у его бабки Шуры в Угличе, у которой он в далеком детстве проводил летние каникулы. Если бы... Но Сержант не верил в Бога. И в черта он не верил. Он всегда верил лишь в свою удачу, в свои здоровенные кулаки да зоркие глаза. И никогда не спотыкался. А теперь вот споткнулся. Да так, что изведал неведомую до сих пор страшную непроходящую боль в душе. А может, и впрямь старею? - подумал он горестно. Может, пришла пора завязывать?
Его мысли внезапно вернулись к Варягу. Он вспомнил, как полгода назад стоял на Скалистом пляже за валуном, поджидая Владислава, чтобы исполнить давно уже вынесенный ему приговор. И как дрогнуло что-то в его душе, и как отвел он руку с винтовкой и прострелил башку старому, мерзкому, подлому итальяшке Монтиссори... Пожалел старинного кореша, проглотив давнюю обиду и жажду мести. Нет, видать, подлая жизнь не дотла выжгла душу Степана Юрьева. Что-то человеческое в ней еще оставалось, теплилось. Вот и теперь, нещадно коря себя за смерть невинного мальчика. Сержант понимал, что дошел в этой проклятой жизни до точки.
Надо было что-то делать. Надо что-то менять.
Сержант выскочил из автобуса в душный лос-анджелесский вечер. Он крепко сжимал в руке чемоданчик, где таился разобранный карабин. Взять бы этот чертов чемодан да и зашвырнуть в первый попавшийся мусорный бак. Но ведь от этого легче не станет. Сержант махнул проезжающему мимо такси. Машина остановилась. Он молча залез на заднее сиденье и, назвав район, уставился в окно, про себя отчаянно матерясь.
- Из наших, что ли? Из эмигрантов? - неожиданно по-русски спросил таксист. Сержант удивленно вскинулся.
- Это что же, у меня на физиономии написано? - Злобно бросил он.
- Да нет, в глазах, - улыбнулся таксист. - Во взгляде. У наших, советских, особенный взгляд.
- И какой же? - поинтересовался Сержант, рассматривая регистрационную карточку водителя. Эндрю Шевченко. Андрей, что ли, Шевченко.
- Какой? Виноватый. У наших здесь всегда взгляд виноватый.
- Да? И почему же?
- А хрен его знает. Такое впечатление, что русские здесь оказались не по делу. Потому и боятся, что их в любой момент вытурят. Вот и виноватятся. Ты сам-то небось по гостевой визе въехал - да и связался с какой-нибудь брайтонской американской евреечкой с "зеленой картой". Пообвыкся, расписался с ней, а потом, когда все устаканилось, смылся сюда. Вот отчего у тебя взгляд виноватый. Ну что, угадал?
Сержант хмыкнул.
- Почти. Только я связался с хохлушкой. - Таксист захохотал.
- В мой огород камушек, земляк! А я тебе так скажу: мы, хохлы, тут лучше приживаемся, чем русские. Почти у каждого, кто сюда рвет с Украины, родственники найдутся в Канаде. Так они помогают. А русские тут чужие. То есть настоящие русские - а не представители многонационального советского народа, которых в Америке называют "русскими". Русским тут делать нечего. И бульбашам тут не жизнь. Разве что за самую грязную работу браться. Вот армяне да грузины - те себя находят!
- А у тебя что ж, работа чистая? - разозлился Сержант. - Ты что, працюешь за баранкой с большой радости?
Таксист снова весело рассмеялся.
- А что. Я в Харькове пять лет в такси, и тут сразу получил работу по специальности. - Таксист обернулся. - А сам-то работу имеешь? В России чем занимался? Давно тут?
Сержант ответил не сразу. Его снова одолели мрачные мысли. Скажи он этому говоруну, что в эмигрантах ходит уже лет двадцать - тот не поверит. Да и с чего ему верить? Сержанту уже доводилось слышать, что хоть он в Америке давно "свой", все равно что-то неуловимо российское, если не сказать советское, в нем все равно угадывалось. Не вышиблось. Закостенело.
- Так, случайными деньгами перебиваюсь... Мелкий ремонт помещений. Года три уж.
Машина резко затормозила, взвизгнули шины.
- Приехали! -Эндрю Шевченко высунул голову из окна и пробежал взглядом по фасаду дома. - Я только не пойму, неужели на мелком ремонте помещений можно себе дом купить в таком шикарном квартале?