Он сидел по другую сторону от нее, ел с аппетитом, пробовал все вина и пускался в бесконечные разговоры о том, как разделается с Фулкхестом, разве только что не убьет его сразу, что, без сомнения, было бы самым лучшим. И Милдред говорила правду: Гилберт даже не дал полностью поучаствовать в празднестве рыцарям Лионса. В течение дня они отбывали группами по сто человек, он отправлял их в распоряжение своей армии, которая имела приказ уже на рассвете выступить в Турес. Гилберт даже не стал ждать, пока наберет больше людей, решив осадить Фулкхеста в Туресе, пока тот еще там.
Ровену нисколько не интересовали его разговоры о войне. Она ненавидела Гилберта настолько, что желала, чтобы он проиграл Фулкхесту, даже если это означало потерю Туреса. Ей все равно — Гилберт такой же, как и Фулкхест. Больше всего ей хотелось, чтобы они поубивали друг друга.
Когда пришло время проводить ее в брачные покои, Ровена была настолько охвачена страхом, что она, думала, не сможет идти. Ее кожа стала почти такой же бледной, как и у ее мужа, а глаза болели от усилий, которые она прилагала в течение всего дня, чтобы сдерживать слезы.
Не было никаких грубых шуточек и советов, как это обычно бывало на свадьбах. Ровена видела только сочувственные взгляды, и прислуживающие ей женщины поспешили быстро сделать все приготовления и удалиться. Она осталась одна в своей тонкой сорочке. Никто не говорил ей, что ее нужно снять. Годвин так слеп, что вряд ли это заметит, и, по крайней мере, будет что-то между ним и ею.
Как только осталась одна, она накинула свою ночную рубашку; сверху и потушила все свечи, кроме тех, что стояли рядом с кроватью — их можно было быстро задуть. Затем она подошла к столу, где заметила еще раньше бутылку вина. Питье действует только несколько часов. А если ее муж не придет в ближайшие часы? Должна ли она пока обождать? Что ей надо было сделать, так это спросить Милдред, через какое время питье начинает действовать.
Дверь чуть приоткрылась, и Гилберт вошел в комнату, устремив взгляд на кубок.
— Нет, оставь это, — кратко приказал он, готовый остановить се, если она не послушается. Он поставил другую бутылку вина на стол. — Я рад, что ты слушаешься меня.
— Что мне еще делать, если ты держишь в плену мою мать?
Он проигнорировал ее слова, сердито смотря на кубок.
— Ты собиралась отравить его?
— Нет.
Он нахмурился еще сильнее, повернувшись к ней.
— Тогда себя?
Она засмеялась, близкая к истерике. Он схватил ее за плечи.
— Отвечай!
Она сбросила его руки.
— Если бы я собиралась отравить кого-либо, то это был бы ты! — прошипела она, вложив в эти слова всю свою ненависть.
Он выглядел взволнованным, и ей пришло в голову, что, возможно, Гилберт действительно боялся, что она причинит вред себе.
Он сказал, не встречаясь с ней взглядом.
— Ты сделаешь все, что возможно. Чем скорее у тебя будет ребенок, тем скорее я тебя заберу.
— Так ты собираешься убить его?
Он не ответил, так как дверь была открыта, и их могли услышать.
— Иди в кровать и жди его. — Он подтолкнул ее в нужном направлении.
Ровена уклонилась.
— Ты иди и жди его, поскольку этот брак — твоя затея, — прошептала она гневно. — Он настолько слеп, что вряд ли заметит разницу.
Гилберт усмехнулся.
— Я рад, что ты сохранила чувство юмора. И будет разумнее с моей стороны забрать у тебя это.
«Это» было бутылкой и кубком. Ровена сжала губы, чтобы удержаться и не попросить его оставить ей хотя бы кубок. Но ясно увидев ее заинтересованность, он наверняка заберет все. Так или иначе, вино со снадобьем потеряно.
Она забралась в кровать и только укрылась, как в комнату вошел ее муж с несколькими рыцарями, которые сейчас уезжали. Гилберт постарался их поскорее выпроводить, и через несколько минут она осталась наедине с мужем.
Он был в черном ночном халате, который еще больше подчеркивал бледность его кожи. Завязки халата развязались, пока он шел в спальню, но Годвин и не пытался их завязать, и халат распахнулся при первом же его шаге. Ровена быстро закрыла глаза, но то, что она увидела, предстало перед ее мысленным взором — кривые ноги и что-то такое между ними. Она слышала, это называли по-разному, но всегда речь шла о каком-то чудовищном орудии; но то, что перед ней предстало, не наводило страха.
Она не знала, то ли смеяться, то ли плакать. Ровена помолилась про себя, чтобы перенести все это, не сойдя с ума.
— Где ты, моя милая? — сварливо спросил он. — Я слишком стар, чтобы играть в прятки.