Выбрать главу

Поскольку было ясно, что судно хорошо охраняется, мне не оставалось ничего иного, кроме как отправиться домой. Стараясь ступать как можно тише, я добрался в темноте до одной из призрачных улиц, а затем вывел свою лошадь под уздцы к рассеянному свету, обозначавшему вход в развалины, и незаметно покинул заинтриговавшую меня Сагру.

Я не боялся заблудиться в этой довольно светлой ночи и отпустил поводья сразу, как только мы добрались до камышовой траншеи, по которой, как по рельсам, моя лошадь должна была дойти до Адмиралтейства. Между стоящим в Сагре кораблем и следами машины была явная связь, и чем больше я над этим размышлял, тем больше склонялся к выводу, что ключ от этих загадочных поездок взад-вперед таится, скорее всего, где-нибудь в Маремме. В голове вертелась мысль о контрабанде, но внешний вид прогулочного катера никак это не подтверждал. Впрочем, его присутствию в Сагре можно было найти и множество других, весьма и весьма невинных объяснений. Однако я отвергал их с инстинктивным отвращением; мои предположения уже жили своей собственной жизнью, навязчиво проецируясь в том единственном направлении, на которое в моем сознании настраивалось все более или менее выходящее за рамки обыденного.

Я уже не мог скрывать от самого себя тот факт, что все, в той или иной мере связанное с Фаргестаном, стало приобретать для меня чрезмерное значение. Поначалу он был в моей праздной жизни в Адмиралтействе предметом смутных мечтаний — я искал какую-нибудь находящуюся в пределах досягаемости опору против искушения пустотой. Нарушенный сон Орсенны, столь плохо защищенный от натиска навязчивых воспоминаний, столь похожий на сон отягченного долгой памятью старика, потворствовал моим дерзким снам, и было странно, что я инстинктивно воспринимал сновидения — как сновидения, а Фаргестан — как удобный образ, извлеченный прихотью воображения из безмолвия карт и вновь туда погруженный. Утренняя беседа с Фабрицио внезапно раскрыла мне глаза среди прочего и на мои собственные невинные блуждания лунатика. Туман самоуспокоения рассеялся. Передо мной был берег, к которому могли причаливать корабли, и была земля с живущими на ней людьми, тоже наделенными воображением и памятью.

Именно в такой перспективе я был склонен размышлять отныне о корабле, который столь бесцеремонно обходился с навигационными инструкциями, и именно это обстоятельство подсказывало мне, что Марино о моем открытии знать ничего не должен. Что же касается остального, то определять свою линию поведения я не торопился. Уже двое суток я жил с ощущением, что вошел в контакт с цепью событий, которые взяли меня на буксир. Открытие, сделанное мною в Сагре, явилось одним из звеньев этой цепи, и, поторапливая свою лошадь к Адмиралтейству, находясь во власти предчувствия ближайшего будущего, полного неожиданностей, я опять принялся размышлять о знаке, поданном мне Ванессой. Я уже горько сожалел о своей вспышке раздражения; вдруг у меня появилась надежда, что машина еще не уехала, я пустил лошадь в галоп и был раздосадован, когда, добравшись по проложенному рядом с лагунами шоссе до погруженного в ночь Адмиралтейства, обнаружил, что там уже никого нет.

Визит

Я очень расстроился, и впервые за все истекшее время одиночество в Адмиралтействе показалось мне тягостным. На лагуны вместе с ночью опустился тяжелый туман; по голым стенам струилась влага; свет моей лампы, когда я пересекал пустырь, вырисовывал тот же самый фантастический ореол, о котором напомнил мне Марино. На душе у меня было тревожно и горько; я вдруг почувствовал себя таким же одиноким, как наказанный ребенок, который из глубины своей темной комнаты тянется к теплу и к праздничным огням. В этот момент я впервые с удивлением обратил внимание на то, что факт знакомства Ванессы и Марино выглядит просто невероятным. Всякий раз, когда люди, участвовавшие в совершенно разных эпизодах нашей жизни, вдруг где-то вдали от нас устанавливают контакт между собой, нас начинают мучить предположения о некоем подозрительном сговоре, внезапно омрачающем и окутывающем тайной огни того далекого праздника. На фоне тех театральных декораций, которые рисовало мне на расстоянии воображение и которым предполагаемое присутствие Ванессы придавало резкие и напряженные тона, разыгрывалась благодаря моим сновидениям весьма знаменательная сцена, где, как подсказывало мне мое тревожное предчувствие, каким-то образом решалась моя судьба.