- Страшно у тебя тут, - поежилась Оксана.
- Привиделось что-то, - пожал плечами я. - Бывает.
- Ага, бывает, - хмыкнула девушка. - У тебя вон, волосы до сих пор дыбом стоят.
- Может, останешься? - робко предположил я.
- Ну уж нет, - тряхнула волосами она. - Я поеду... - Оксана осеклась, глядя за мое плечо, на выход из кухни. Страх липкими пальцами пробежался по моей спине, взъерошил волосы на загривке, и я почувствовал в голове тяжесть. Поймав ее взгляд, и увидев, как глаза девушки расширяются от ужаса, я хрипло выдавил из себя:
- Никуда ты не пойдешь.
Дикий женский визг был мне ответом. Едва не перевернув меня вместе со стулом, она выбежала прочь из кухни, всхлипывая и подвывая от ужаса, завозилась с ключами, пытаясь открыть входную дверь. Тяжесть в голове стала невыносимой, свет резал глаза, и глухо зарычав, я попытался встать. Оксана, услышав мой рык, издала новый вопль ужаса, но с замками справилась, и когда я наконец вышел в коридор, то ее уже не было.
Звук захлопнувшейся двери вернул меня в обычное состояние. Я стоял, слегка пошатываясь, не понимая, чем мог так напугать девушку. Закрыл дверь, провернув ключ в замке. Страх потихоньку возвращался. Шаркая ногами, как древний старец, я проковылял в ванную и уставился в зеркало. Из него на меня смотрело мое лицо, ничем не примечательного молодого человека двадцати пяти лет от роду, с длинными волосами по плечи. Все как обычно, кроме глаз. Зрачки расширились, заполнив всю радужку, и создавая впечатление, что ее нет вовсе. В глубине вспыхивали и гасли искорки, затягивая вглубь, заставляя вглядываться в свои же, ставшие такими чужими глаза.
С того момента дома я больше не ночевал. Оксана все звонки сбрасывала. Удалось дозвонится лишь раз, и на мое предложение встретиться, она истерично ответила: «Ты свои глаза видел? Не звони мне больше!» и бросила трубку. Позже, сидя под домом на лавочке с бутылкой пива, я напряженно размышлял, и выводы, которые я сделал, были неутешительны. Через пару дней, когда вернулся отец, я уже принял решение. Промямлив ему, что я-де взрослый, и сам могу вполне о себе позаботиться, сообщил, что съезжаю. Еще через неделю, найдя квартиру через брокера на окраине города, я сбежал, оставив его одного.
Часть третья. Победивший... или побежденный?
Прошел год с небольшим. Жизнь одиночки наложила на меня свой отпечаток: я стал более собранным, отвественным, что-ли. Жизнь пришла в упоредоченный вид, сны стали менее четкими, я стал лучше спать, и подумал, что вот - наконец-то... Пока мне не позвонил отец.
- Сынок, у меня что-то с ногой, - обеспокоенно сказал он в трубку. - Какие-то язвочки, и они не проходят.
- А что врачи говорят? - подобрался я.
- Бляшки какие-то в сосудах. И ступни не могу согреть, мерзнут, - пожаловался он. - Ты приедешь?
- Да, пап. Приеду, - обреченно сказал я.
Еще до того, как зазвонил телефон, меня не покидало чувство тревоги. С самого утра оно угнездилось в сердце, теребя и дергая, и вот... Вылилось в звонок. Сидя в вагоне метро с бутылкой коньяка, которую вез отцу в подарок, я уже понимал, что моей самостоятельной жизни пришел конец. Я уже прикидывал, какую транспортную компанию вызвать, сколько денег на это понадобиться, и, самое главное, сколько с меня сдерет хозяин за неустойку. И все равно, мне это представлялось намного менее важным, чем возврат в ту квартиру, где я пережил столько неспокойных ночей. В тот вечер мы много пили и разговаривали. Глядя на небольшие, незаживающие ранки на ступне отца, во мне все больше нарастало чувство обреченности. Уезжая поздно вечером обратно к себе, я обнаружил, что немостря на выпитые без закуски две бутылки коньяка - у отца была еще одна - абсолютно трезв. Уже добравшись домой, отзвонился отцу: в его голосе тоже не было ни капли алкоголя. Именно тогда я ему и сказал, что скоро вернусь домой.
За следующие пару лет я познакомился со всеми больницами города, сопровождая отца. Диагноз был прост, как угол дома: закупорка мелких сосудов нижних конечностей, что вело лишь к одному: к гангрене. Одна ступня отошла после шунтирования, вторая - дико болела, и, проводя вместе с ним ночи, я наблюдал, как он ходит из спальни в кухню по коридору и обратно, тяжело опираясь на костыль, и глухо стонет от боли. Когда обезболивающее, которое я покупал ему упаковками в аптеке, начинало действовать, он засыпал. А я долго еще не мог заснуть, тихо плача в подушку от бессилия: помочь я ему ничем не мог.