Но пришёл к рейнским границам Юлиан, и побитое галльское войско собралось вокруг него. Славили ромеи юного кесаря. Присматривались издали алеманы, спрашивали: «Кто тот, что бегущих галлов остановил? Кто тот, что так молод и с диадемой в кудрях подобен женщине? Юлиан? Нет, не знаем такого!».
И под Аргенторатом[75] дан был варварам бой...
САГА О ПРОРИЦАНИИ ВЁЛЬВЫ
есь голубой Мидгард обошли светлоликие златокудрые воины. Из конца в конец обошли просторы и вернулись домой. И застали в священной роще своей безобразную старуху.
— Что ты делаешь здесь, подлая? — воскликнули карлы[76].
Но не шевельнулась на их окрики старуха, сидела посреди рощи. Как будто омертвела она — была страшна, бледна, недвижна.
Изумились воины, вгляделись в её лицо.
— Это же Вёльва! — узнал один. — Вёльва к нам пришла!
Засуетились все, принялись угождать старухе, винились, руку прикладывали к сердцу:
— Прости, Вёльва! Прости, Мать, не узнали тебя. Чтём, бережём священную рощу.
Открыла глаза старуха. Не выцветшие совсем глаза, молодые — будто так и просидела она всю жизнь с сомкнутыми веками.
— Да, сыны. Верно сказали. Я Вёльва! Пробудил меня Один.
Волновались карлы:
— Богаты мы, Мать, вернулись. Бери от нас, что нужно тебе.
И разложили они перед старухой золото, дорогие одежды и снедь.
— Хлеб, пожалуй, возьму, карлы, — выбрала Вёльва. — Всё остальное — дрянь недостойная.
Тогда гору хлебов навалили перед ней карлы. И каждый норовил свой хлеб ближе к её ногам пододвинуть. Ткнула Вёльва пальцем в грудь самому молодому. Палец крючком, длинен ноготь...
— Вот ты, юноша, сын пастуха. Как имя твоё?
— Байт.
— От твоего, Гапт, хлеба возьму, — отломила кусочек старуха, маленький совсем кусочек, а насыщалась до вечера им. — Много ли нужно мне?
С приходом темноты разожгли костры, собрались вокруг Вёльвы.
— Просим: скажи пророчество, Мать.
— Что ж, сыны, скажу! — и вновь Гапта ткнула в грудь. — Вот ты, юноша, сын пастуха, ко мне подойди. Левой рукой буду твои кудри расчёсывать, правой — хлеб щипать. Жевать пустыми дёснами буду, а между делом разговор поведу.
Вынула она гребень из серого рукава, из неприметной складки.
— Гребень не простой у меня. Кого расчешу им, от того великий род начнётся, много имён, много славных дел. Садись-ка подле меня, юноша Гапт. Не расчёсан ты. Садись, красавчик, помогу тебе да на лицо твоё полюбуюсь.
Повернулась Вёльва к воинам.
— А вы стойте все! Да стоя, услышите больше, стоя, думается лучше. Подумать же вам ох как нужно!
Тут надолго замолчала старая, веточки с нарезанными рунами достала, по-разному их на землю бросала, по-разному укладывала; на бечеве вязала узелки да ощупывала, какой из них туже получился, какой слабее.
Наконец сказала:
— Вижу, хочет Один, чтобы знали вы. Так слушайте!.. Говорю вам, что когда-то не было земли, рек и морей не было, не высились горы на несуществующей земле, не плыли облака над горами теми и самого небосвода тоже не было. А была одна бездна. И зачала бездна Имира, отца великанов. И ещё после великанов стал Имир отцом асов-богов. Но убили боги Имира и из тела его сотворили мир. Из мяса землю создали, из крови — реки и моря, из костей — горы высокие, из мозга — облака. Все черепом Имира покрыли. Так вышел небосвод, что сейчас над нами. И пришли трое асов на берег бурного моря, и увидели здесь бездыханного Аска-ясеня и бездыханную Эмблу-ольху. Сговорились асы и по уговору каждый своё сделали: Один дыхание вдохнул, Хёнир наполнил духом, а Лодур тепло подарил и румянец. Тогда из ясеня встал мужчина, а из ольхи — женщина. Так возник род человеческий, ваш род. Я же всё это своими глазами видела, поэтому правдивее меня никто не расскажет, всё будет переложением моих слов, — вздохнула старуха. — Довольно ли с вас этого?
— Ещё скажи, Вёльва! — попросили карлы.
— Ещё скажи, Мать!.. — попросил юный Гант.
Едва приметно улыбнулась старуха:
— Хорошо, пригожий мой, — и она посерьёзнела вмиг, будто маску надела или маску сняла. — Слушайте. Знаю ещё ясень Иггдрасиль. Вечно зелен он. У корней источник мудрости бьёт. Рядом вещие девы, девы Норн живут. Урд зовут старшую, Верданди среднюю, младшую — Скульд. Кому сколько жить, назначают девы эти, кому какая судьба, проясняют они... — задумчиво смотрела старуха в огонь, отблески пламени плясали у неё в молодых ясных глазах. — Ещё первую в мире войну помнит Вёльва: тогда светлый Бальдр[77] погиб от коварства Локи, тогда и Гулльвейг пронзили копьями и трижды в очаге сожгли, но трижды заново родилась она. Живёт и поныне. Довольно ли с вас этого?
77