— Вы плохо знаете Слово! — бросил в толпу пресвитер. — Но «кто имеет уши слышать, да услышит!»
— Ересь, ересь! — волновались добрые христиане. — Прогнать безумного!
Тогда сказали люди мыслящие:
— Как будто не ересь то. Молчите, христиане! Здесь таится смысл большой. И разумом его не охватить сразу. Подумать нужно над новым толкованием...
А как подумали люди мыслящие да трижды перечитали благовествование, то усомнились в прежних устоях. Сказали:
— Верно твоё толкование речей Назаретянина. Отныне веровать по-твоему, Арий, будем! Просветил ты наши незрелые умы. Исповедуй нас!
Так появились сподвижники Ария, александрийского пресвитера. И теперь восславляли они имя Христа лишь после имени Отца Бога, и всё более убеждались в своей правоте, утверждались духом.
Константин Великий, оставаясь в те годы язычником и понтификом, был недоволен смутой среди служителей религии. Раздор в вероисповедании ослаблял империю, сталкивал друг с другом множившиеся ряды христиан, озлоблял их. И дабы прекратить затянувшуюся смуту, указал мудрый правитель Константин созвать собор епископов — со всей римской Вселенной созвать.
ХРОНИКА
алая Азия. Никея. Первый Вселенский собор.
Сам император Константин присутствовал здесь. Сказал Великий:
— Собрались мы, чтобы решить наконец спор о чистоте нашей веры, выслушать ариан, выслушать православных ортодоксов. Но сразу всех предуведомлю: склонен я к православным, — после значительной паузы император продолжил: — Ещё утвердим христианский календарь и упорядочим церковную власть, упорядочим её иерархию.
Выслушали епископы Ария и его сторонников. Пока слушали, все косились на императора, следили за лицом Константина, замечая неудовольствие на нём, нервно теребили пальцами костяшки чёток. И, зная желание своего правителя, почти не вникали в доводы пресвитера, почти не замечали усилий сподвижников.
Но когда заговорил александрийский епископ Афанасий, тогда весь собор проникся глубоким вниманием. Сошло неудовольствие с лица императора, не стучали больше чётки. Одобрительными выкриками поддерживали ярые нападки епископа-ортодокса.
До глубокой ночи изощрялись в красноречии ораторы. То Бог Отец возносился выше, то сын Иешуа становился рядом с Ним. То стучали ногами почтенные епископы, «гремели» чётками, то, срываясь с мест, защищали доводы Афанасия. И Слово Божье неслось со всех сторон, и служители устали цитировать его. И устало от перемен холёное лицо императора.
Епископы были готовы схватиться насмерть за свою правоту. Они кричали:
— Право — ортодоксам!..
Тогда сказал Арий:
— Не чистота, не истинность веры заботит вас, но милость императора, сидящего среди нас. Что выгодно правителю, то и вы решите, заблудшие и лицемерные. Бог простит! Как любой отец, Он любит сына своего и любовью жалует тех, кто сына Его превозносит. Но истина!.. Вера тогда сильна, когда смертные верят ей, отметая все сомнения. А что воспеваете вы? Равенство Бога и Христа. Вы говорите: «Иешуа — Бог!» И тем возвеличиваете власть доминуса, который желает опираться на Божье покровительство, а не на покровительство посредника-человека...
— Пресвитер Арий! — громко одёрнул говорящего Константин.
Но горячо продолжал Арий:
— Для чего, скажите, домину су моя истина? Ему нужен Христос-Бог! Открою вам: для того нужен, чтоб от Божьего имени вернее повелевать. Поэтому отметается моя истина, и избирается ваше заблуждение.
— Пресвитер Арий! — ещё громче крикнул Константин, побелело у него лицо; стихли возмущённые речью епископы. — И вы, приверженцы еретика!.. — уже тише сказал император. — Говорю зам: принята вера православная! Кто согласен с ней, ставьте подписи...
И он швырнул к ногам пресвитера лёгкий свиток.
Только двое епископов не подписали. И мятежный Арий с ними. За это были они от Церкви отлучены, прокляты собором и сосланы в провинцию императором.
В горах Каппадокии[83] пленили готы сотни людей и вывели их в свои земли. Те черноглазые смуглолицые люди, именовавшие себя христианами, изумляли готов силой своей веры, но были кротки и набожны, безропотно терпели насилие, видели в смирении великое благо. Умирая, улыбались пленники, устремляли взоры к небесам: «Отмучилась плоть моя! Вижу теперь врата мира лучшего!..». Смеялись над ними готы, презирали их смирение. «Как стадо блаженных! — говорили. — Хоть режь их, хоть на волю отпускай, а всё одно услышишь — благодарение Богу!».
И был среди этих каппадокийских христиан человек, у которого в неволе родился сын. У того сына ещё сын родился. И нарекли его готы своим именем, Ульфилой. И из него, каппадокийца в третьем поколении, воспитали бы истинного мужественного гота, но одного никак не могли вытравить — его чрезмерной набожности. И, не сумев упрямства юноши сломить, оставили готы свою затею. А Ульфила вскоре ушёл в Константинополь. Он провёл там лучшие годы юности, изучая науки и искусства; он овладел латынью и языком греческим; он множество рукописей перечитал и переписал немало свитков. Но, не успокаиваясь на достигнутом, задумал Ульфила переложить священные тексты на готский язык, дабы не прозябали люди на его родине в язычестве и невежестве, дабы лучше и чище перед людьми и Богом стал его народ и избавился от ярлыка «варвары». Так, прислушиваясь к звукам родного языка, Ульфила составил особую азбуку, не принял написания древних рун. Для азбуки своей и шрифт придумал Ульфила и, памятуя о беспокойной родине, назвал его готским[84]. Тогда и переложил он на готскую речь священные труды, но не как простой переписчик, допускающий ошибки, а как человек думающий, дополнил писания древние, часто непонятные, своими мыслями. И речи прежние, и притчи усердный Ульфила наделил свежестью, поэзией своего народа. И дух своего времени в написанное внёс.