Валентиниан на Западе издал закон, разрешающий двоежёнство, и взял себе вторую жену. Никто не мог запретить ему этого. Все знали, что любая прихоть императора — для Империи закон.
Брат же его Валент строил в Константинополе термы и водопроводы. Валент продолжал покровительствовать арианам, продолжал преследовать никейцев. Тогда собрались униженные православные епископы и отправили посольство к Папе Римскому Либерию, надеясь на помощь его. Но не помог им Либерий, не стал противоречить императору.
Под этим годом Феофан Исповедник в «Хронографии» писал:
«367—368 гг. Валент, совершая поход на готов, зазимовал в Маркианополе». Он не мог простить варварам их союза с Прокопием, кроме того, вынужден был изгнать их из пределов Империи и ослабить настолько, чтобы не опасаться в ближайшие годы нового готского нападения.
После долгой изнурительной войны с варварами, кои умело использовали свои быстрые конницы, после многих потерь с обеих сторон между Империей и готами в Новиодуме был заключён, наконец, мир. По этому миру значилось, что за Империей остаются все селения и земли по левому берегу Данувия, готам же остаются земли между реками Тирасом и Пиретом[90], за валом Траяна и внутри вала[91] и некоторые крепости к северу от Данувия.
В северных провинциях Вселенной наступило долгожданное затишье. И вздохнул облегчённо Валент, и продолжил своё строительство.
И тогда, правда, не известно, кто первый сказал, но сказали и заговорили, сначала исподволь, а потом всё громче, что за пределами римской Вселенной, за широким Данапром, за остроготскими степями стали появляться и, подобно лавине, расти некие неведомые тёмные силы... Говорили, что счёта себе не знают эти силы, земель своих не помнят, в диком буйстве не знают удержу. Говорили, что зовутся эти силы гуннами, что не скачут они, а на крылатых конях парят над землёй, что с коней этих дали зарок не сходить гунны. Говорили, что ещё один зарок дали бесчисленные пришельцы: смести с лица земли вечный Рим, столкнуть с берега в море Полис Константинов и выйти к волнам самых дальних морей. Только тогда сойти с крылатых коней, омочить в водах лазуревых ноги свои!
Не хотелось ромеям верить в эти страшные слухи. Они поворачивались лицом к припонтийским готам, спрашивали:
— Правда?
— Правда! — кивали остроготы и тревожно смотрели на восток, в покинутые аланами степи...
САГА О ХОРУТАНИНЕ И О ПОСОЛЬСТВЕ БАЛАМБЕРА
и в один год не рождалось у готских женщин столько вехзельбальгов, сколько родилось в этом. Подменные дети, подкинутые мерзостными уродливыми гномами, появлялись в каждом вайхсе, видом своим и уродствами не отличались от тех же гномов. Первым же криком — пронзительным и требовательным — они озлобляли против себя собственных матерей.
Были василисковые вехзельбальги о двух головах, были уродцы с тремя ногами, с перепонками между пальцев, были вехзельбальги сдвоенные, были безрукие, были хвостатые, горбатые, носатые, шестипалые, колченогие... Много всяких было. Удивлялись мужчины, глядя на порожденья свои; причитали женщины, боялись прикасаться к колдовским подменным детям, боялись быть изгнанными из дома.
Убивали вехзельбальгов старые прорицательницы и отцы общин — прятали в мешок и затаптывали; потом, объятые суеверным страхом, гадали на рунах, гадали на платках и веретене, на камешках и саже, вспоминали древнее слово Вёльвы, пугали людей приближением страшного предречённого.
За прошедшие годы разгладился на лице у кёнинга шрам, едва заметен был. Но не прибавилось седины и морщин, не прибавилось и милосердия. Думали готы, Германарих вообще перестал стареть. И никто не знал точно, сколько ему лет. А если и слышали от знающих людей, то не верили, пожимали плечами: «Кем будет любой из нас в таком возрасте?». Им возражали в ответ: «Не ставь себя рядом с кёнингом. Он Амал, он — полубог! И ему отпущено больше. Всякий возраст он дважды проживает. Погляди на Вадамерку!.. Юнец, она тебе мать по годам, а на вид моложе твоего младшего брата. Чиста, юна, нежна, прельстительна, как прежде. И что о ней говорилось — говорилось о ней ли? Не о другой ли деве? Да знала ли она мужчину, непорочная? Имела ли детей, девственная?.. Молод Амалов род!»
Словно и многих лет не прошло, прежний Германарих сидел за шумной трапезой. Только малые кёнинги постарели, и Бикки-плут стал сед, измельчала, свалялась борода у советника, бородой-то не назовёшь — бородёнка куцая; выше вздёрнулся, заострился нос, глубже запали глаза. Лишь по-прежнему всегда напряжены были, заметно бились у висков синие жилки. И не изменились сами глаза, два выражения знали: либо скуки, либо недоброй радости.
90
91