— Зверь! Зверь!.. — кричали из загона.
Хватаясь за локти кёнинга, царапая лицо о стальной наколенник, отвечала ему антка, со злобой отвечала, голосом, срывающимся на стон, на плач:
— Хозяин мой на тебя топор вострит, калит стрелу быструю да меч отбивает свой и брата. Не страшусь я боли, не жалею я кос, а жалею, что не видит меня теперь муж, и страшусь, что брат мой не узнает, кого за меня на полоти разделить!
— Зверь! Зверь!.. — кричали женщины.
Малые кёнинги сказали:
— Это сбеги! С Бошем их мужи.
И ударил мечом достойный Гуннимунд-сын. Обезглавленное тело упало к ногам коня. Косы дерзкой женщины так и остались завязанными на луке седла. Вымок в крови сапог кёнинга.
— Сын отца! — сказали готы.
Но тут застучали по их кольчугам и шлемам, по щитам их застучали внезапные стрелы. Лёгкие сулицы пробивали готские панцири, скидывали всадников на землю и зарождали в войске Гуннимунда смятение...
Торопились, стремительным потоком катились через поле по свежему следу кёнингов нарочитые Тура-сотника. Клинки сверкали над головой! В безудержном беге поле уносилось вспять! Копыта тяжёлые — как страшный камнепад! Всё топтали и крушили копыта, в непрестанном движении сотрясали и взрывали под собой влажную землю. И комья этой вывернутой земли, поднимаясь и падая, осыпали плечи летящих лихих нарочитых. То была младшая чадь — чадь-юнцы! Это были сыны и любимцы риксов. Им вольготна была жизнь, и открыт простор, они не знали, что такое страх! Они были само буйство — юное, безграничное. Их вело безумно сильное желание подвигом восхитить своих старших братьев, желание с подвига начать жизнь...
На всём скаку вклинились в войско Гуннимунда. Плечо о плечо ударились, сшиблись грудь в грудь. Зло зазвенели клинки!
Теснимые первым ударом, внезапным, ударом с налёта, попятились готские кони. Не все кёнинги успели развернуться лицом к нарочитым, не всю свою, превосходящую в шесть крат, мощь смогли готы обрушить на нарочитых. И потери они понесли многие.
Женщины сбегов бросились к лесу. Никем не преследуемые, они уносили своих плачущих чад, они голосили, в страхе оборачивались на битву — ярую, громкую и страшно близкую. И перед глазами у них мелькали нацеленные копья, железные шлемы, склонённые к холкам лошадей, изорванные, проколотые разноцветные плащи и пятна крови на плащах. Им видно было, что от тесноты вся битва встала на дыбы. Зубами, копытами, пальцами и мечом, расколотым древком истребляли друг друга. Далеко разносились звон, стук, лязг! Дребезжали треснувшие щиты. Надорванные, не звонкие уже, дребезжали голоса людей. Копыта, копыта мяли землю и тех, кто не сумел удержаться в седле. Страх, удар, падение...
Последними бежали к лесу старики. Они не оглядывались. Старикам трудно оглядываться. Битв же на своём веку перевидели столько, что знали наверное — беги от них и не оборачивайся.
Вот перестали пятиться готские кони. И все уже кёнинги сумели развернуться лицом к нарочитым, и войско доблестного Гуннимунда всей мощью навалилось на противника. Тогда многие потери понесли нарочитые. И видя, что спасли они от беды беззащитных сбегов, стали отходить с чистого поля в лес.
Под копытами тысячных конниц гудела земля. И трещал колючий кустарник, через который прорубались грозные кёнинги. Так войско Витимера попою на приступ Капова-градца.
Со всех сторон подступили к стенам. Прикрываясь щитами от стрел и копий, готы раскладывали под частоколом костры, забрасывали внутрь градца пылающие поленья, посылали горящие стрелы. Градцевы люди со стен заливали водой занимающееся пламя, осыпали его песком, разбивали костры каменьями. Но неутомимые готы продолжали свои поджоги. Обливали частокол маслом из бурдюков. Кричали друг другу:
— Жги! Жги, побратимы! Скоро опустеют их колодцы, тогда разгорятся высокие стены.
И отовсюду волокли срубленный сухостой, пни, сучья. Меткие лучники сбивали со стен неосторожных смердов. Старались целить в тех, кто подносил воду, кто не имел кольчуг и кто сам метил в них. Тогда, подстреленные, люди падали вниз, в огонь или на плечи готам; иные, раскинув руки, встревали между заострёнными брёвнами частокола, валились на помосты городней.
Витимер-кёнинг с отрядом всадников ожидал, пока разгорятся ворота, ожидал, что, разгоревшись, рухнут они и откроют доступ внутрь града, к скрытым богатствам, к лёгкой победе и к долгожданному отдыху. Но, не захваченные огнём, ворота распахнулись сами. Дубовыми створами зашибли нескольких готов, откинули подготовленные костры. Гремя копытами по священным порожным камням, вырвалась наружу тяжёлая конница. Нарочитая чадь с копьями наперевес ударила в войско Витимера и сокрушила его ряды. Сам Велемир-риксич в числе первых был, первым же и с готами схватился, первым же и кёнинга узнал по широким плечам, по дорогим доспехам, по жеребцу его невиданной величины. И к Витимеру, достойный противник, пробился риксич, и отважился вступить в единоборство с исполином. Кёнинг же, трижды отразив меч Велемира, не принял боя, людям своим прокричал об отступлении, а сам сумел укрыться от наседающего риксича в гуще малых побратимов. Почитая поступок Витимера за трусость, Велемир прокричал нарочитым: