— Будь проклят! — выстукивали копыта.
Вризилик на крепком коне. Вризилик меч поднимает, хочет вонзить его в огненосную глотку Суртра.
— Рандвер, прочь! Прочь, страх!..
— Что с кёнингом? — спрашивали друг у друга готы.
— Велик наш кёнинг! — отвечал советник Бикки.
— В запястье бей, пёс!
«Страх! Страх!»
— Вечен человек! И с ним добро — вечно...
Багряным стало поднебесье. Солнца нет. Тьма!
Страх! Волчий век. Красен небосвод. Фенрир разжёвывает солнце. Далёкий окоём залит красным. Суртр? Кровь?
Огромный безобразный Ёрмунганд, мировой змей, сполз с далёких гор, прошипел: «Тор-страж! Сражён будешь!». И вышел на поединок светлый Тор, сын бога Водана. И был Тор Ёрмунгандом сражён. Сотрясались далёкие горы, сотрясался голубой Мидгард. Улетающие птицы виделись чёрными крапинками в сером небе. Змеи выползали из нор и сплетались в большие клубки. И шипели змеи вместе с Ёрмунгандом.
Горячий удушливый ветер налетел с востока. Он нёс пепел и пыль. Он нёс на своих плечах крылатых гуннских коней. Сам Баламбер впереди. На Суртра похож. «Горе готу! Горе Валенту!» «Вайан!» — отвечали многострадальные земли Гетики. Перепуганные эльфы прятались на покинутых людьми полях, головы свои прикрывали камнями.
Копыта, копыта стучат. Беспокойно хлопают крылья.
— Будь проклят ты, низменный!
— Вечен человек! И с ним добро вечно...
САГА О ПЕСНОПЕВЦЕ
, пойте, ветры! Ковыль белёсый клоните к земле. Ветры, меха свои раздуйте, гуляйте вволю под голубым. Расти, трава, зеленей, наливайся соками, бегите, ручьи. Теките, реки синие. Солнце, свети!
Нет жизни человеку. Век настал волчий. И сзади, и спереди, и в лесу, и в поле волки снуют. И плывут они по морям безбрежным, плавниками запаслись. Проросли у волков крылья, расправились. Вровень с птицами теперь волки стали, гнёзда птичьи заняли, на высоких скалах сидят. Нет житья!.. А в Гетике люди оволчились, по лесам разбрелись, по логовам. В Палатах же волки сели. И вино теперь пьют, виноград нахваливают, благословенный плод, с блюд едят серебряных, старинных, вавилонских, подвигами недавними друг перед другом похваляются, мощными зубами разгрызают кости...
Много дней, много степей проскакал Сампса. Торопился песнопевец, коня загнал. И возле трупа коня лежа, землю пальцами царапал Сампса, пальцы в кровь изодрал, обломал ногти. Думу думал горькую. Горькие слёзы глотал. И, кроме горечи, ничего не надумал, и только горечь вкусил.
Волчий век! И вокруг песнопевца собрались волки. В стороне, голодные, повизгивали, стороною кружили, косили глаза. Близко не решались подойти, издали белые зубы скалили. Ждали: человек уйдёт, волчий пир настанет. Славно! Славно! Урчит утроба: «Пир!» Животы к хребту поджаты. Неуёмная, бежит слюна. Лапы от нетерпения дрожат. Вздымаются матёрые загривки.
— Псы!..
Волчья радость, волчья сыть! Ушёл человек. Нет ему житья. Не его век настал. Набросились на тёплый ещё труп коня, распороли брюхо, раскроили грудь, по частям на стороны растянули. До ночи пировали; подвигами друг перед другом похвалялись — клацали в сумерках мощными клыками... Сытому волку тёмный овраг всего милее. И, наевшись, до рассвета в овраге отлёживались. Сытому волку ночь — крыша. Сытому волку луна — песнь.
— Да ещё, слышишь, брат, сказывали люди, что век наш настал. Чем не жизнь? Чем не песнь? Чем не радость?.. Сытно отрыгнём, на луну повоем!.. Ах, развернись, волчье нутро, покрой безграничную землю. Что ни захватишь, всё твоё! Никто не оспорит, никто не скажет: «Верни!».
Ушёл человек, канул во тьме века волчьего, был унижен, был распят, уступил дорогу зверю достойному, зверю жестокому, зверю в шкуре серой да с клыками крепкими. Слаб человек, не о том думает, не тем занят. Брат на брата идёт, вместо того чтоб огни зажигать новые и новые дороги торить.
— Славно! Славно!
— Свети, луна, волчье солнышко! Песнь тебе споем, сыты, наконец. Морды лапами утрём, слизнем с губ жир да запоем. Ох, запоем! Подвиги восславим.
Торопился Сампса к антским просторам, запахи родных лесов уже различал, блеск антских шлемов с окраин Гетики видел.
Там, на краю леса, врыто в землю копьё. Там в годы лучшие сказал светлый Бож-князь: «От этого леса к Полуночи — моё!». Тогда ещё прятались волки, не плыли по морю, не плыли под облаками, в гнёздах птичьих не сидели, не пировали в палатах.
Сложил ли песнь о риксе?
И прислушался Сампса к песне у себя в груди. Что кантеле? Струнами мне — стебли ковыльные. Серебристы, нежны струны мои. Голос мой — голос ветра перелётного. Шаг усталый — слово. Боль и горечь — смысл. Так древний Вяйнямёйнен пел. От песен его вырастали леса, озёра множились, углублялись болота; от песен его усмирялись земные и небесные стихии. И Сампса сложил такую песнь. От неё, казалось, остановился в стороне Дани, от неё на землю дожди пролились, буйные ветры понеслись вспять. Привольная степь зазвенела струнами-ковылем. Шаги песнопевца сотрясали землю. От этих шагов разбегались дороги, на четыре стороны разбегались. Множились на дорогах, всё громче звучали шаги людей.