Хооген, четвёртый сын отца Келагаста и первый сын югрянки Анникки, лёг на погребальное пламя жертвой родовой мести раскосых феннов[3]. Сам наполовину фенн, он принял смерть из рук людей материнского рода, тех, кто не желал мешать свою древнюю кровь с кровью явившихся ниоткуда воителей Веселинов.
Ридж, рождённый в голодный год рослой ширококостной готкой, оказался на удивление хилым и больным. Его не стали убивать головой о камень. Вопреки врождённой тщедушности, ребёнок выдержал испытание мокрым мешком, прожил в нём без материнского тепла и молозива ровно сутки. И потому с приходом следующей после рождения ночи Ридж был признан жизнеспособным и возвращён матери, которая даже не желала давать грудь этому хлипкому существу, своему сыну, боясь позора за несовершенного ребёнка.
Келагаст Веселин всё же изгнал готку, заметив, что ребёнок растёт горбуном. Он ножом обрил её налысо и отсёк ей уши, чтобы все знали: эта женщина не имеет права рожать.
Ридж, достигнув совершеннолетия, в приступе горькой обиды на своё уродливое тело, в злобе на все косые взгляды, устремлённые к его горбу, повесился на высокой сосне. Недолго плакали по нему плакальщицы, да и тех не много было, сколько Келагаст сказал. Сосну срубили, а самого горбуна, как умершего нечистым, закопали глубоко в землю и привалили тяжёлым камнем. Мёртвая плоть его не страшна, опасен дух обиженного. Он может наделать бед и потому заключён под камень. А оттуда не выбраться ни одному из навьев[4].
Любомир, первый сын отца от первой жены его Свенильды, дочери именитого князя Межамира, любимый всеми как первенец рикса Келагаста, вырос опойцей. Он слишком дружен был с пивом и медовой брагой, пил жадно, больше всех, ранее всех хмелел и, представая часто в жалком виде, вызывал на себя бесчисленные упрёки и гнев отца, насмешки нарочитой чади[5] и потворствовал тем панибратству чернь-смердов, которым только и было дела, что покрасоваться с княжичем — пусть и порочным — перед своими девками да выпросить у него во хмелю золотых колец.
Однажды же в попойке Любомир совсем сгинул. Хватились поздно. Весьма горазд был погулять старший риксов сын, иногда пропадал надолго, загуливал с девами в отдалённых весях, где потомство ему несли во множестве. А как хватились его на этот раз, то стали думать на смерда Веригу; дескать, сгубил сына княжьего, позарившись на злато, прельстившись нарядным кушаком, удавил тетивой-захлёстом... Келагаст за Веригой послал, но сказали, что и тот пропал. Тогда повелел рикс ещё пуще искать обоих: и Любомира, и подлого смерда.
Говорили потом, что лучшие нарочитые, сбив копыта коней, нашли на болоте куски окровавленных костей и помятые чудовищными зубами семьдесят золотых колец, нанизанных на кручёный ремешок. Признали: княжьи кольца. Но кости чьи, дознаться не могли. Хотя бы череп остался, тогда ещё можно было бы понять. А тут осколки одни.
Делать нечего... Любомира оплакали и много медов извели на плаче том. Может, сгинул княжич, может, нет, но ждать его перестали, а вскоре и вовсе забыли. Лишь изредка поговаривали разное знающие люди.
Тогда понял Келагаст Веселин, что не оставить ему наследника. И подумал властитель гордый, что тяготеет над родом его некий злой навет. А что причиной тому навету — неизвестно. Может, мало жертвовал богам, и те не проявили заботу; может, обидел ненароком многовластного волхва, за простолюдина приняв, и тот обиды не смог простить, искусство тайное, могучее обратил против Келагастова родового древа.
Да как-то при объезде вотчины подвернулась на глаза риксу Дейна-краса, дева-валькирия, из тех, про которых говорят: «Она по воздуху легко носится, скрытые крылья имеет за спиной. Она по воде ходит, подола не замочив, — плавники у щиколоток спрятаны». Хороша собой, юна дева, гибка, как трава повилика, нежна-бела, как лепестки у кувшинки, глаза — озёра бездонные, губы — спелые ягоды. Всем взяла, смотри — не насмотришься; как заговорит — не наслушаешься; на ушко слово жаркое прошепчет, — кажется, голова кругом пойдёт. Сермяжная чернь, злая чернь, примученная тяжкой жизнью, на словеса скупая, на образы бедная, о деве этой много добрых слов говорила, любила её безмерно. И Белой Лебедью звала.
— Со мной поедешь, — сказал Келагаст. — Лебедь ты или розовогрудая горлица... Матерью шестого сына моего станешь. Не родишь — в яме со змеями сгною, ведьма!..
Нарочитый кольчужник подвёл к Дейне Лебеди коня и диво увидел: опустился конь перед ней на колени, чему до сих пор не обучен был, и ждал, пока не сядет Дейна в седло. А как села, заржал весело и осторожно поднялся; легко побежал, не дожидаясь понуканий.
3
5