Тогда крепче прижала Ляпа руку валькирии к своей щеке:
— И твоя рука тепла!
Улыбнулась Дейна, высвободила руку:
— Страх перед небом мучает меня.
А уходя, сказала Дейна:
— Скоро вернётся рикс. И нарочитые с ним. Видишь, небосвод заголубел? Слышишь, птицы защебетали громче? Ветер с юга потеплел. Он добрый вестник!
Даже в свете сумерек свойский кубок будто в солнечном луче. Янтарные бороды сказочных никсов разметались по застывшей волне, вторят её изгибам. Жёлтые локоны с осокой сплелись, перепутались. Горные тролли разлеглись по долинам, руками обняли вершины, ногами упёрлись в низкий небосвод. Эльфы же, земные божества, всему служат основой: чудесный Мидгард[58] крепко держат на руках. Под ними, в подземельях, в недрах глубоких, в нагромождении каменных глыб, стерегут несметные сокровища уродливые карлики-гномы. Злыми кознями оберегают вход в пещеры.
Часто разглядывал Тать кубок Бьёрна. И в свете солнца, и в свете лучины любовался тонкой резьбой. Со дна кубка пробовал вольный Тать зелья валькирии: в радости — мёд, в гневе — настой из тирлич-травы[59], от оговора и сглаза — орхилин, собранный через золото или серебро на берегу реки, занедужив — девясил, а в холоде и усталости — глоток сон-травы.
Бывало светом волшбы кубок над ложем его полыхал. От того света рука Дейны становилась прозрачной: каждая жилка была видна, всякая кровинка путь свой казала... Так сознание этот свет замутит, что утеряешь память. А погаснет, ещё пуще воздействует волшебством. Тело теплом обдаст, застучит в висках, волнением прервёт дыхание. И не отпустит, держать будет до рассвета, словно приворотным зельем опоит, омоет да ещё вокруг щедро наплещет. И рядом обнаружишь дыхание Лебеди — у самых губ — волнующее, влажное, жаркое. Услышишь неотъемлемый от валькирии шёпот колдовства.
Подступился к Татю пришлый смерд со словами:
— От Капова иду к тебе. Слышал ли про Капов-градец?
Кивнул Тать:
— И град мне известен, и старец Вещий. Так что?
— Старец велел сказать тебе, чтоб не верил ты Глумову, не верил Домыславу. Смуту готовит он. Давно знается со словенами. Их Будимира-князя с братьями зовёт в союзники против Божа-рикса. А сам готовит скрытое войско и полуденных князьков к себе склоняет.
Сдвинул брови Тать:
— Откуда это старцу известно?
— Вещему да не знать! Градец Капов подчинением силён. Ведуны его хитры, далеко ходят, обо всём дознаются, про всё Вещему говорят. А уж старец решает, кому словом помочь.
— Домыслав с риксом теперь.
— Пусть! Но Вещий говорит: «Сумей, Веселинов, Домыслава за руку поймать». Хитёр Домыслав. Любит сравнивать. Может и так статься, что придут словены, а Глумов не выступит. Посмотрит, кто кого осилит. Тогда и сам в дело ввяжется на стороне сильного...
— Кто ты таков, чтобы Тать верил тебе?
— Я из Охоны смерд. Тот, что риксом милован. А в Капове мне такое говорилось: «Поверит Тать, не поверит — было сказано! Задумается. Что надумает, то и хорошо. Свою голову всяк сберечь желает».
— Умён старец!
— Вещий!..
Задумался вольный Тать, в бороду пальцы запустил, сказал:
— Знал я, что темнит Домыслав. Не жди от него иного. Догадывался, что войско норовит собрать тайком. Лишь не знал про Будимира и братьев. Это сила!.. — на Охнатия взглянул с благодарностью. — Крепко помогли риксу Капов и ты. Скажи, чем отплатить тебе за это?
— Миловал Бож малого человека. А малый человек ему за это рад был нужное слово принести. Говорят среди черни, как Тать пришёл к Келагасту. Это уже притча! Так, выходит, и я пришёл к тебе с правдой. И скажу твоими, Тать, словами из притчи: «Возьми к себе, господин. Отслужу, не пожалеешь!».
— Лукав! — усмехнулся Тать. — Знаешь, где старые речи ввернуть. Что ж! Нужен мне человек. Такой, как ты, нужен. Сметливый и речистый... Про тебя говорят, что зубы скалишь?
Охнатий кивнул.
Тогда дал ему Тать свейский кубок:
— Что скажешь про него?
Смерд руки о рубище отёр, бережно взял кубок. Со всех сторон осмотрел его, внутрь заглянул, поднёс к свету.
58