Тихо ответила Гудвейг:
— Можно ли любить Ёрмунрекка? Гиттоф просто верен ему. Он поручился в Каменных Палатах, что привезёт согласие кунигунды. Но меня о том никто не спросил.
Так же тихо сказал ей Бож:
— Не хотелось бы мне, чтоб ты стала женой гота.
— И я не хочу быть женой Ёрмунрекка. Он стар и зол. Его вся Гетика боится. Мне же стыдно его сватовство! Но Бьёрн дал согласие. Бьёрн другими глазами смотрит на Ёрмунрекка и видит в нём лишь величие и славу рода... — и, опустив печальные глаза, добавила кунигунда: — Почему не ты? Ведь и твои дары принял бы Бьёрн-отец. Имя антского рикса известно всей Ландии и островам...
— Риксу неизвестно было, что дочь Бьёрна так похожа на Скульд.
Бож поднялся.
Вздрогнула Гудвейг, когда увидела это. И встревожился Гиттоф-гот. Добуж будто оживился, приготовился слушать.
Молвил рикс:
— Тише, братья! До времени оставьте кубки, послушаем теперь, что поведает нам песнопевец.
Стихло в чертоге. Не метались под сводами огоньки плошек, выровнялся свет. Все повернулись к песнопевцу, ожидая его слов.
Возле судилища встал Сампса, спиной к Перуну, лицом к столам. Закинул косицы за спину, снял со старого кантеле чехол, ремешок набросил на плечо и тонкими пальцами взялся за струны. Наигрыш наиграл песнопевец, но не скоро запел. Новую песнь обдумывал, подбирал к звукам нужные слова. И на слух проверял. А как подобрал, услышали. Тихо полилась песнь Сампсы:
Остановил наигрыш Сампса, огляделся, вдоль столов рукой повёл, сказал:
— А кубков-то вон сколько!
Одобрительным гулом ответили на эти слова.
А Сампса дальше заиграл:
Опять прекратил игру Сампса, в наступившей тишине осмотрелся по сторонам. На Божа указывая, сказал:
— А рикс-то вон как улыбается!
Все обернулись к молодому риксу и, увидев его открытую улыбку, засмеялись. И чадь-кольчужники, и свеи смеялись вместе с Божем самим.
Сампса же выждал время и продолжал:
Замолчал Сампса, подмигнул виночерпию, сказал:
— А я-то вон как спел!..
Зашумели, затопали нарочитые и свей. Сытые псы, заскучавшие было, повизгивая, бегали между лавами. Удивлялись вельможные, видя, что смеётся Тать; не было такого прежде. Вот как развеселил Сампса!
Нечволод-десятник крикнул виночерпию:
— Ведёрко браги песнопевцу! Самая мера его песне!
Принесли наполненное до краёв дубовое ведро.
Взял его Сампса обеими руками, едва удержал песнопевец. Отпил немного, виночерпию вернул.
— Не сумею! — засмеялся. — Не напел на столько.
— Тогда за ворот ему! — закричали. — По обычаю!
Под всеобщий хохот и лай псов вылили брагу на Сампсу.
Но вот поднялся Бьёрн-конунг, поискал по чертогу глазами. Как улёгся шум, сказал:
— Эй, скальд! Давно не слышно тебя и арфы твоей. Ответь!
Вышел в круг Торгрим. Скоп, воинский скальд. Из тех он, кто и оружие держит умело, в этом искушён, и к веслу привычен, и на пирах во славу героев хвалебные драпы поёт. И в битве жестокой искусный скоп то мечом унизит врага, то едким кённингом во всеуслышание его заклеймит, пронзит. Не молод уже Бьёрнов скоп и, многоопытный, много видевший, не превзойдён в сложении песен, любим всеми.
Светлая борода у Торгрима в тонкие косички заплетена. Строен, не широк в теле, как иные в годы его. Лицо открытое, взгляд ясный и проницательный, как у всякого, призванного словом своей песни наставлять людей мудрости, увлекать к подвигу.
Поклонился Торгрим сидящим за высоким столом, начал песнь: