Тогда рассказал про Хадгара Тать. Закончил такими словами:
— И поныне ходит конунг в наших лесах. Говорил мне пришлый человек, что бредит Хадгар Огнянином, Волчицей и Прежним Всадником. Ещё слышали, как кричит хёвдинг: «Сван!..». И этим, говорят, гонит от себя сон. Боится сна Хадгар[69].
Покачал головой Бьёрн:
— Нельзя было оставлять его побратимам.
Сказал Добуж-княжич:
— В Огневержца не верю! И давно о том говорю. Но вот след Всадника этого мне довелось встречать на снегу. Ровен и глубок. Даже среди буреломов прям, как натянутая тетива. Не бред и не видение. По следу же видно, что конь его породист, высок. Широк шаг. Из риксовых он конюшен. Больше неоткуда быть. А ещё возможно, что и сам Всадник где-то среди нас сидит, нам в затылок смотрит.
Согласился с этим Тать:
— Пусть смотрит. Не уйдёт! Через Хадгара узнаем имя Всадника и замыслы его.
А Бьёрн про Хадгара сказал:
— Слаб человек спорить с судьбой!
Глава 18
утра, злобясь на свои похмельные головы, вновь сели за чисто застеленные столы. Но тут хватились Тать и нарочитые Божа-рикса. Вспомнили, что от самого рассвета его никто не видел. А может, и ещё раньше; этого уже вспомнить не могли.
И Бьёрн с конунгами искал дочь Гудвейг, расспрашивал о ней встревоженную челядь. Но никто не знал, куда могла подеваться Гудвейг.
Гиттоф-гот был бледен от злости. Он спрашивал старого свея:
— Где кунигунда, Бьёрн? Что я скажу Германариху?
И злился на гота досточтимый Бьёрн, говорил:
— Не меня — себя вини, Гиттоф! Не я, а ты обязан был следить за кунигундой, глаз с неё не спускать. Где был ты, когда рикс увёл Гудвейг?
Вспомнил Гиттоф-гот:
— Тот десятник! Я заметил: он опоил Торгрима, а сам остался трезв. Потом мы говорили о гуннах, я пил, а он перечислял подвиги кольчужников. Потом говорили о женщинах. Десятник хорошо знает женщин. Я удивился: он молод! Он отвлёк меня от кунигунды.
Бьёрн сказал:
— Антские меды — не вина готские! Кажется, мягки меды и сладки. Однако незаметно валят с ног. Видно, и тебя свалили.
Спрашивал у нарочитых Тать:
— Где Нечволод?
Нарочитые пожимали плечами и то же самое спрашивали друг у друга. Вельможные старцы поучали из своего угла:
— Предупреждали вас, не пейте. Не умеете ещё. Но всего берёте много!
Тогда велел Тать призвать градчих, что ночью стояли у ворот. Разыскали их нарочитые, привели в чертог вместе со стариком-конюшим.
Всех троих спросил Тать:
— Где рикс?
Переступали градчие с ноги на ногу. Конюший мял шапку в руках. Да боялся старик, что услышат лучшие и вельможные исходящий от него запах конского навоза, и будет им это неприятно. Оттого, думал, вельможные ещё сильнее разгневаются. Тогда милости не жди!
Не стали скрывать градчие, ответили на вопрос:
— Перед кем таиться?.. Он, старшие, светлый рикс, стало быть, с девой их, — указали на Бьёрна, — с княжной свейской и Нечволодом уехали в ночи. Пир ваш в самом шуме был, а Бож с теми двоими верхами за ворота ушёл. Велел о том до света не сказывать. А выжлецов не взял, хотя говорил, что на охоту едет. Какая охота?.. Про всё этот конюший подтвердит.
Так говорили, а сами все на кольцо-судилище косились. Боялись, не усмотрит ли Тать их вины? Слишком уж грозно спрашивает. Но отпустил тех людей Тать, вины не назвал.
Мрачен был Гиттоф-гот, не знал, как рассказать обо всём Германариху и следует ли рассказывать. Угнетали его теперь слова Бьёрна к Татю:
— За дочь свою спокоен я! Но я не спокоен за сватовство Ёрмунрекка к кунигунде. Я вспомнил, что даже не спросил её согласия... — здесь на Гиттофа с тревогой глянул старый свей. — А Бож не прост. Смел, сразу берёт то, что задумал взять. Сказывается Келагастова кровь!..
— Не будем спешить! — успокоил Тать. — Всегда вредит торопливость. И терзаться не будем! Что молодость совершит, старость уже не поправит. И нам, прошедшим путь, следует понимать их, идущих. Твоим же конунгам отдых нужен. Через волоки, скажи, как шли? Сами ладью тянули?
— Югра помогала. Югра этим кормится на волоках.
— Всё равно! Устали твои конунги.
Нижние венцы стен Мохони-града крепились на каменной основе, выложенной ещё в те времена, когда предки украшали узорами конские копыта, когда не забылись ещё предания о далёкой прародине и о Великом Пути. Стоял град на двух островах среди болот: большом и малом. Между островами — широкий плавучий мост из брёвен с настилом из тонких жердин.