Не стал изворачиваться, над этими словами посмеялся Добуж. Зло, напряжённо. Не порывался подняться, руки широко по траве раскинул:
— Хватит, Тать-смердушко! Хватит! Устал я скрываться, устал тихо ненавидеть, устал умы ваши своей сетью оплетать. Чернь-голь! Убьёшь теперь?..
— Говори.
— Скажу! Слаб ты, Тать, хоть и телом велик. И это потому, что за спиной у тебя нет славных имён, на которые можно обернуться, среди которых можно черпнуть гордости крови, достоинства, упорства. Ты — со стороны! Келагастова блажь — не более.
Помолчал княжич. С ненавистью смотрел на стоящего над ним Татя. Дальше заговорил:
— Келагастова насмешка над всеми нами! И сын его был насмешкой. Никто не верил, что старик окажется ещё способным сына родить. Так и говорили тогда: «Не иначе как валькирия наворожила, одарила Келагаста плотской силой. Или от кого другого зачала, жалеючи старика-рикса!..» И мне Келагастово семя поперёк всех замыслов встало, как ранее Любомир стоял. Но Бож был мал. Его всегда можно было подморозить или удавить на шнурке. Рикс же возвысил тебя. Бьёрн прав: не случай, сам Келагаст избрал опеку для сына. Я знаю Келагаста! С того и началось... Тать ещё не смотрел, а я уже видел. Ты ещё не думал, а я уже знал, о чём думать будешь и что решишь. Я знал наперёд! Как же мне было не посмеяться над тобой? Но Тать с самого начала мне мешал — с того кольца на ладони. Он жил, он властвовал, а я лишь смеялся над ним втайне...
Сказал Тать:
— Теперь я и другое понял. И это страшно! Ты Любомира убил.
И над этими словами посмеялся Добуж-княжич:
— Что же здесь страшного?.. Я его надвое хмельного рассёк! Каждую часть ещё на десять поделил. Я мякоть ободрал с костей Любомира. Так вернее! Если одни кости найдут, свалят на Огнянина. Так и вышло. Ещё на Веригу указывали. А я смеялся! Даже тогда, когда камнями дробил кости Любомира. Я хотел стать риксом, ибо достоин...
— Что ж ты меня не подстерёг за столько лёг? Напротив, меня отстаивая, искалечил руку. За презренного смерда!
— Ждал я, что крепко встанет Тать. И я с ним! А там и подстеречь не долго. Да скоро понял, что только при тебе я и силён. Не будь тебя — и мне не стоять, сшибут с ног, всей стаей навалятся, вырвут хлебец, расплещут водицу. Я знаю вельможных! Только силу и уважают... А как понял, что предстоит мне всю жизнь в княжичах ходить, тогда-то и смеялся громче всего. Ты же верил. Ты всегда легко верил людям. При тебе кольцо-судилище паутиной оплелось. А верить никому нельзя, все лгут, всем нужна власть. Мне Хадгар за Дейну землю давал и дружину. Я хотел уйти в Ландию. Не став риксом, стать хотя бы конунгом свейских соколов. Но поспешил Хадгар увидеть во мне духа-двойника, поторопился несчастный с безумием.
Сказал Тать:
— Что ж не смеёшься ты? Что же не просишь милости? Ведь ты — зло! А зло живуче. Оно цепляется за жизнь, даже если сознает, что эта жизнь прожита напрасно.
— Ты смешон, Тать! Сын Межамира помнит, кто стоит за ним.
— Мне не жаль тебя, Добуж! И ещё я не хочу, чтобы твой позор очернил славное имя Межамира-рикса, на которого ты оглядывался всю жизнь. Поэтому никто не узнает, что стало с тобой. И забудутся пересуды про Всадника.
Так сказал Тать и ударил мечом.
В последний миг рванулся Добуж, сжал зубы, чтоб не унизиться в крике, угрём в траве извернулся, под удар не голову, грудь подставил. И острый клинок, разрубивший надвое его сердце, крепко обхватил руками, кровавя пальцы. Обмякло тело, грузно отвалилось на траву. И потемнела от крови трава вокруг княжича.
Громко расхохоталась ночная птица.
Недалеко от Мохони-града Каповая Горка стоит. Но не среди болот, а в стороне, среди высокого леса. Рядом — две зелёные долины, на которых трава к осени по грудь вырастает. По обеим долинам текут ручьи. Даже в самое жаркое лето те ручьи не пересыхают. Славное место! Плодородная земля. Что ни посеешь — обильно взойдёт. Горстью семени здесь поле засеется. Доброе слово скажешь — прорастёт добродетелями. А коли песок посеешь — камнями прорастёт...
Вокруг Горки и в основании её стоит берёзовая роща. Светла, чиста. Не просты здесь берёзы. Это давно замечено: очень высоки, стройны. Кора тонка-бела, даже с чуть приметной розовостью. Свято место! Здесь тихо говоришь, а громко слышно. Здесь всякий, хоть немного побыв, много чище становится. Так было всегда и проверено не однажды.
Ближе к вершине Горки — заросли шиповника. Живая колючая стена. Сквозь неё не прорубишься, если с узенькой тропки свернёшь. А тропа та, единственная, всегда чисто выметена. Только по ней и можно подняться к Капову. Мал градец, но неприступен. Умело сработан ведунами и смердами.