— Пот утри! — раздражённо бросил Будимир. — Он залил тебе глаза, вот и привиделись мнимые дружины.
— Нет. Явно видел, князь.
Здесь и Домыслав был. Он слышал слова кольчужника. И просил словенского князя:
— Дай мне людей, и я остановлю войско у брода.
— Остановишь? — вскричал Будимир. — С кем? Ты молчал бы лучше! Где теперь люди мои, которых у меня просишь?.. Здесь они, здесь под стенами лежат. И под угольями тлеют словенские дружины. Как бы и нам, оставшимся, не полечь.
Поразмыслив, кольчужника спросил:
— Велико ли ты видел войско?
— Сам посуди, князь: велик тот лес, — указал воин за реку, — а уже и он всадниками полон. Да на подходе пешая дружина. Нам не выстоять против свежих сил.
Тогда, полный гнева и раздражения, отозвал Будимир своих людей от градца.
— Отходим, братья! — зубами скрипел. — Кончился наш пир! Не началась бы забава чужая. Пусть голодны останемся, переживём. Лишь бы головы на плечах сохранить.
— Не поймём тебя, Будимир, — изумились братья. — Чтобы Божа сломить, не много осталось. Добьём Веселимое, если взялись. Иначе — для чего мы тут бились?
Указал им Будимир на реку:
— Туда посмотрите!..
И поражены были словены видом множества всадников, которые с разгона посылали в воду своих разгорячённых лошадей. Торопились всадники, уже издали растягивали луки и обнажали клинки. А на берег, у подножия Змеёвой Горки, выходили вслед за конницей пешие дружины.
Верига-бортник говорил смердам:
— Что-то плохо я видеть стал. Кто там к бродам вышел? Кто там вышел на островок?.. Я одно различаю: на жёлтом песке белый конь. А в седле кто?
Отвечали смерды:
— Верига, Верига!.. Нам жаль тебя, добрый бортник. Ведь самого важного ты и не увидел. На том белом коне золочёное седло, а в седле вольный ястреб сидит, грозно глазами поводит...
Посмеялись градчие:
— Навыдумывали пустого!.. Конь на песке серый, седло вовсе не золочено. А в седле никакого ястреба нет. Там Сащека-князь. Но в одном вы правы, глупые, ястребом держится Сащека.
— Вот про это мы и говорим, — усмехались в усы-бороды смерды.
А Верига, прикрыв глаза ладонью от солнца, долго разглядывал реку. Опять сказал:
— Там ещё один белый конь. И на нём золочёное седло. А в том седле, подскажите, тоже ястреб?
— Леда там, — ответили градчие. — И он в простом седле на сером коне.
— Вот и славно! Хороший знак. Это не Сащека и Леда пришли к нам, а пришли становление и утверждение.
— Словенские лисы бежали, — сказали градчие.
А хитрые смерды переглянулись и промолчали.
Из градца Сащеке-риксу славу кричали, и Леде кричали, и всем, кто пришёл с ними. Выходили к ним градчие, нарочитые и смерды. Старцы вельможные выходили, склоняли седые головы, не стыдились слёз. Также Бож на поклон к подданным риксам вышел. В общей радости все стали равны.
Но был сумрачен Бож, и была безутешна Гудвейг. Малые риксичи были послушны и тихи. Глядя на них, люди вспоминали о Влахе и на миг забывали свою радость.
Да услышал Бож, что после Сащеки с Ледой стали славить десятника Нечволода. Не лиходеем, не чертоговым бражником и не утехой молодых вдовиц называли его, а величали Нечволода светлым соколом. С риксами наравне ставили, звали кольцедарителем.
И слышал Бож, как ответил из толпы десятник:
— Не хвалить, люди, а корить меня нужно. За то, что раньше с подмогой не успел, за то, что коня загнал, а другого не сумел сыскать и в Мохонь-град перехожим странником пришёл, а не вольным нарочитым. Потому и Будимир с братьями бежал, потому и Домыслав-изгой с ними ушёл, голову свою собачью нам не оставил. А для той головы уже и кол готов.
Но не слушали люди сказанного десятником, сами наперебой говорили, друг на друга злились, спорили.
— Жив Нечволод! — кричали. — Жив! А Домыслав, слышали, как всё вывернул, пёс?..
— Себе на погибель брехал! А Влах? Влах-то где, спроси.
— Тихо! Не гомони, дай выслушать.
Божа увидели чернь-смерды, ещё сильней зашумели. На Нечволода руками показывали, Нечволода за плечо брали.
— Где Влах? — спросил рикс.
Светло улыбнулся десятник:
— В Каповом-граде. С Младитуром тем у Вещего. Где ещё быть?
Лица у всех так и засияли. Смерды обнимали Божа и десятника. Кто-то опять про Домыслава вспомнил:
— Слышали, как повёл себя изгой?
Сказал десятник:
— Знал он про нас. Выведал где-то, что Влах-риксич послан в Капов. И от погони его мы едва ушли.
В Глумове уже не застали Домыслава-рикса; видно, ушёл тот со словенами. Люд же его разноречив был. Одни на юг показывали: «Со словенами бежал Домыслав к степям спорным, к степям готским». Другие говорили, что не было среди прочих беглого рикса, иначе от своих же смердов он принял бы смерть. А третьих спроси, так те и словен не видели. Либо, делом своим занимаясь, глаз на мир не поднимали, либо из осторожности не желали встревать в распри господ. Остальные же просто попрятались по лесам, время выжидали, и конного опасались, и пешего; подобно лесному зверью, они затаились в глубоких норах и считали: пусть всё прахом пойдёт, лишь бы жизнь сохранить себе и малым чадам. Друг друга сторонились. Но были и такие, кто, пользуясь разладом среди риксов, занялись разбоем. Каждый из них, не чувствуя над собой власти, неразумный, самолюбивый, помнил только о своём благе, вредил другим и не стыдился тайной радости от причинённого им зла.