Б. Пастернак.
В комнате, которая одновременно представляла собой и столовую и гостиную и где предметы изысканного убранства перемешивались с предметами самыми прозаическими, садились обедать.
В сервировке стола были старое серебро и дорогой фарфор, но вместо тонких яств на тарелки прямо из кастрюльки клали вареную картошку. Наталья Павловна - старая дама с седыми волосами, зачесанными в высокую прическу, и с чертами лица словно вылепленными из севрского фарфора, как те изящные чашки, что сияли на серебряном подносе с вензелем под дворянской короной, сидела на хозяйском месте.
По правую руку от нее расположился Сергей Петрович, мужчина лет тридцати пяти. Ася расставляла на столе тарелки. Горничные в этом доме уже отошли в область предания.
- Обед для мадам придется подогревать. Я посылала Асю ее сменить, но мадам ее уверила, что достоит очередь сама, - сказала Наталья Павловна.
- Мадам - мужественная гражданка, ее героический дух не сломит ни одно из бесчислен-ных удовольствий социалистического режима, а двухчасовая очередь за яйцами - это пустяк; к этому мы уже привыкли, - усмехнулся Сергей Петрович.
- Ты принес мне контрамарку на концерт, дядя Сережа? - спросила Ася.
- Нет, стрекоза. Но не бойся, мы пройдем с артистического подъезда. Завтра концерт у нас в филармонии, мама, Девятая симфония. Нина Александровна солирует. Может быть, наконец соберешься и ты? У Нины Александровны сопрано совершенно божественное, не хуже, чем у твоей любимицы Забеллы.
- Ты отлично знаешь, Сергей, что я выезжать не хочу. Воображаю себе зало Дворянского собрания теперь и эту публику... Дома я, по крайней мере, не вижу этих физиономий. Не вздумай опять уверять меня, что публика там достойная - достойной публики не осталось.
- Но Девятая симфония во всяком случае осталась Девятой симфонией, мама. А солисты и оркестр...
- Я уже сказала, что не поеду, мне дома лучше, - сухо отказывалась Наталья Павловна. - Ася ничего прежнего не видела и не помнит, вот и веди ее.
- Обязательно поведу. Постараюсь устроить обеих девочек и Шуру Краснокутского. Я уже обещал.
Ася покраснела и отошла к буфету. Сергей Петрович, смеясь, сообщил Наталье Павловне, что Ася приобрела себе в лице Шуры поклонника. Вот уже месяц юноша неравнодушен к ней.
Улыбка проскользнула по мраморному лицу Натальи Павловны и смягчила строгие черты. Полуобернув голову, она взглянула на внучку.
- Зачем ты меня дразнишь, дядя Сережа? - отозвалась Ася, перебирая ложки и вилки на самоварном столике. - Ты ведь очень хорошо знаешь, что Шура мне не нравится. Ну вот! Бабушка уже вздыхает! - прибавила она с оттенком нетерпения.
- Вздыхаю, дитя мое, когда подумаю о твоем будущем. Я не представляю себе, кто может обратить внимание на тебя. Теперь почти нет молодых людей нашего круга.
- Найдутся, мама, - сказал Сергей Петрович, - беда лишь в том, что traine* жизнь теперь не та; все по углам попрятались, как мыши.
* Текущая (франц.)
- Вот об этом я и говорю, Сергей, мы почти никого не видим. Не за выдвиженцев же и комсомольцев выходить Асе? А Шура Краснокутский из хорошей семьи, он вполне порядочный и хорошо воспитанный молодой человек. Я не хочу ни в чем принуждать Асю, но боюсь, со временем она пожалеет, если откажет ему теперь.
- Полно, мама. Она еще очень молода, еще может выбирать...
- Между кем выбирать, Сергей?
- Ах, бабушка! - вмешалась Ася, - да разве уж замужество так необходимо? Разве нельзя быть счастливой и без него?
- В жизни женщины это все-таки главное, Ася. Какие бы ни были революции, а без любви к мужу и детям не обойтись. Ты этого еще понять не можешь.
Ася молчала, не поднимая ресниц, но улыбалась исподтишка Сергею Петровичу. У нее были свои мысли насчет детей и замужества.
- Посмотри на нашу плутовку, мама. Она отлично знает себе цену и, конечно, пребывает в уверенности, что получит не одно предложение. И она права. Сейчас мы живем замкнуто, но это может измениться. Почем знать? Может быть, наша Ася еще будет заказывать себе приданое в Париже и поедет в свадебное путешествие в Венецию.
- О, не думаю, не думаю! Большевики слишком прочно засели в Кремле, печально сказала старая дама.
- А как дела у Лели на бирже труда? Приняли ее, наконец, на учет? спросил Сергей Петрович.
- Еще не знаем, - ответила Ася. - Она обещала прибежать сегодня, чтобы рассказать. Там, на бирже, заведует списками некто товарищ Васильев. Этакий рыбий жир. Товарищ Васильев уже четыре раза отказывался принять ее на учет, а добиться переговоров с ним тоже очень трудно.
- Вот где бюрократизм-то! - возмутился Сергей Петрович. - Для того, чтобы записаться в число безработных, нужно получить с десяток аудиенций у этой высокопоставленной креветки. Сидит, конечно, в фуражке, курит и отплевывается на гобелен. Лорд-канцлер новой формации! С наслаждением отдал бы приказ приставить к стенке этого товарища Васильева.
- Это не бюрократизм, Сережа. Это их система, их классовый подход, возразила Наталья Павловна, - они не поставят Лелю на учет, потому что она внучка сенатора и дочь гвардейского офицера. Последний раз этот товарищ Васильев сказал совершенно прямо: "Мать ваша нетрудовой элемент, а отец и дед были классовыми врагами".
- Вчера Леля, уезжая на биржу, забежала сначала к нам, - вмешалась Ася, - мы все вместе старались придать ей пролетарский вид. Знаешь, дядя, мы замотали ей голову старым вязаным платком, а потом раздобыли у швейцарихи валенки и деревенские варежки, и получилась самая настоящая матрешка. Мы стоим и любуемся своей работой, а в это время входит Шура и заявляет: "В этом шарфике вы очаровательны, Елена Львовна, но вид у вас в нем сугубо контрреволюционный!". Это любимое выражение Шуры. У него все "сугубо" и "контро". Нам осталось только руками развести: "Вот тебе и на!".
- Ну, Шура и сам выглядит не менее "сугубым". Если бы на биржу отправился подобным же образом он, то и его не приняли бы за "товарища", сказал Сергей Петрович.
- Шура на биржу не пойдет, у него нет нужды в работе. Он сам сказал: "Пока Бог даст здоровье моей тетушке в Голландии, я могу не встречаться с товарищем Васильевым". Почему это так, дядя?
- Сестра мадам Краснокутской высылает ей из Амстердама гульдены, а Шура все-таки подрабатывает переводами, - объяснил Сергей Петрович.
- Да, он переводит сейчас письма Ромена Роллана. Он очень хорошо знает литературу и может интересно говорить о ней, но... Слишком он весь изнеженный, избалованный. Я таких не люблю. Его мамаша всегда боится, что он простудится, заботится о нем, как о маленьком - это смешно! Мне нравится в Шуре только его доброта. Вчера, когда он провожал меня с урока музыки, к нам подошел человек весь в лохмотьях, но с университетским значком. И вдруг этот человек говорит: "Помогите бедствующему интеллигенту!" Шура выхватил тотчас бумажник и вынул все, что там было. Потом он обшарил свои карманы и даже вытащил рубль, завалившийся за подкладку. При этом у него дрожали руки. Тут я вдруг разревелась самым глупым образом. Но для того, чтобы влюбиться, мне доброты мало. Вот если бы он хоть немного походил на Гавена у Гюго или дрался за Россию, как папа, тогда бы я его полюбила.