Леля смутилась было, но сочла своим долгом заступиться:
- Вячеславу это не страшно; он фронтовик и коммунист, вряд ли найдется что-нибудь, что можно было бы поставить ему в строку.
- Прицепиться всегда можно! - возразила с уверенностью девица. - Разве у нас людей ценят? Мало, что ли, пересажали бывших фронтовиков? Кого в уклонисты, кого в Троцкисты, а кому так моральное разложение припишут. По себе небось знаете, какие кровососы. Я сильно возмутимшись была, как узнала про расправу с вами.
Леля вздохнула:
- Да, со мной поступили несправедливо.
- А с кем они справедливо? - спросила девица. Олег вдруг обернулся и окинул говорившую недоброжелательным взглядом.
- Ася, Елена Львовна, идемте! Что за разговоры у двери! - решительно сказал он.
Леля кивнула девице и пошла к выходу.
- Зачем вы разговариваете с этой особой? Отвратительная личность, которая не заслужива-ет никакого доверия! - сказал Олег, едва лишь они вышли на лестницу.
Почтовый ящик у входной двери стал в последнее время для Лели предметом, возбуждаю-щим самые неприятные ощущения: она обливалась холодным потом всякий раз, когда в нем белело что-то, и спешила удостовериться, что письмо адресовано не ей. Боясь, чтобы приглашение на Шпалерную не попало в руки Зинаиды Глебовны, она бегала к ящику по несколько раз в день.
С тех пор как в январе она согласилась на сотрудничество, ее вызывали только два раза: первый раз беседа носила самый миролюбивый характер, следователь встретил ее как добрый знакомый, улыбнулся, сказал несколько комплиментов, спросил о здоровье, спросил, как нравится ей новая служба, и только мимоходом полюбопытствовал, не имеет ли она что-нибудь сообщить. Она с виноватым видом пролепетала "пока ничего" и ушла, несколько успокоенная. Во второй визит в ответ на новое "пока ничего" следователь несколько строго сказал, что она обязана прилагать некоторые усилия к тому, чтобы раздобыть сведения.
- Это не может быть слишком трудным в вашем кругу. Попробуйте сами заводить соответствующие разговоры, подкиньте тему, и дело пойдет.
И вот ее вызвали в третий раз. Следователь осведомился о здоровье и тотчас перешел к делу.
- Как, опять ничего?!
- Ничего... Мне как-то не везет... Про меня уже знают, что я советская... знают, что работаю в тюремной больнице, вот и не доверяют... Никто ничего не говорит... Остерегаются...
- Так ли, товарищ Гвоздика?
Она чувствовала, что начинает дрожать. "Господи, Господи! Вот оно, начинается!"
- Вы были где-нибудь за это время?
- Да... нет... дайте вспомнить...
- У Нины Александровны, в день именин ее тетки, вы были?
- Была... - пробормотала Леля, пораженная его осведомленностью.
- Скажите, а там, на именинах, в течение всего вечера вы тоже не слышали никаких предосудительных разговоров - порицаний правительства, анекдотов, насмешек над Советской властью?
- Ничего.
- Вы совершенно в этом уверены?
- Совершенно уверена. Ни одного слова. В нашем кругу такие разговоры не приняты.
- Так-таки ничего?
- Ничего.
- Позвольте вам не поверить! Я уже имею некоторые сведения от людей, которые исполняют свои обязанности честнее, чем вы. Мне, например, известен во всех подробностях ваш разговор с гражданкой Бычковой. Она очень резко отзывалась о происходящей повсеместно партийной чистке, а также возмущалась тем, как обошлись с вами год назад. Вы согласились с ней! "Со мной поступили несправедливо" - вот ваши подлинные слова. Казаринов прервал ваш разговор. Разве не правда?
Леля, растерянная и сбитая с току, испуганно смотрела на своего мучителя.
- Что вы на это скажите, товарищ Гвоздика? - нажимал следователь.
- Такой разговор в самом деле был, я о нем забыла, потому что он шел не за именинным столом, а в кухне, при выходе. Я эту Бычкову совсем не знаю и очень удивилась, когда она со мной заговорила на такую тему...
- А отчего же вы не захотели мне сообщить? Ведь я наводил вас! Если вы покрываете незнакомых, мне уже ясно, что тем более вы умолчите о своих.
- Я совсем не собиралась покрывать, этот разговор у меня просто из памяти вылетел. Но я не отрицаю: он был, в самом деле был, только говорила одна Бычкова.
- После того как я вас уличил, дешево стоят ваши показания, Елена Львовна! Собственно говоря, этого умалчивания уже довольно, чтобы применить к вам статью пятьдесят восьмую, параграф двенадцать. И следовало бы это сделать. Как я могу теперь вам верить, скажите на милость? Вот вы только что заявили мне, что фамилия вашей кузины Казаринова, а не Дашкова. Могу ли я быть уверен, что вы ее не покрываете? А ну, довольно комедий! Извольте-ка говорить правду, или засажу! Отвечайте!
- Что отвечать? - прошептала Леля.
- Кто этот Казаринов, супруг вашей кузины? Гвардеец он? Как его подлинная фамилия? Или тоже из памяти вылетела?
- Я всегда слышала только Казаринов, никакой другой фамилии я не знаю, - отвечала она.
- Не лгите! Я очень хорошо вижу, что вы лжете. Я долго вам мирволил хватит. Выкладывайте мне фамилию, или сейчас арестую вас. Домой не вернетесь.
Леля молчала. Она вдруг увидела в своем воображении Славчика, его румяные, как грудка снегиря, щеки...
- Ну? Говорите! Я жду. Фамилия?
- Я другой фамилии не знаю.
- Врете, знаете.
- Нет, не знаю. Я знакома с ним всего три года. Если он что-нибудь о себе скрывает - откуда мне знать? В поверенные такой человек молодую девушку не выберет, сами понимаете.
- Так. А Дашкова, Нина Александровна, никогда не говорила вам о нем ничего?
- Ничего.
- Родственник он ее?
- Сколько мне известно, нет.
- С каких пор они знакомы? Что их связывает?
- Не знаю. Он, кажется, был у белых вместе с ее мужем, ординарец или денщик... Он не аристократ. Дашков не такой был бы - по-французки говорит плохо, кланяется и того хуже... Мне подметить не трудно.
- И вы ни разу ни от кого не слышали никакой другой фамилии?
- Ни разу.
Следователь встал и начал ходить по комнате.
- Ну, смотрите, Нелидова! Я этого Казаринова выведу на чистую воду, и если подтвердит-ся, что он Дашков, вы мне за это ответите. Предупреждаю. А теперь благоволите объяснить вот что: мне сообщено, что тридцатого сентября хозяйка квартиры, ну именинница, Надежда Спиридоновна, делала намеки, упоминала, что намерена взорвать Охтинский мост. Можете ли вы подтвердить такое обвинение? Слышали ли это?