От усталости она словно погрузилась в небытие. Из дремоты ее вывело прикосновение руки.
- Что с тобой, Нина? На тебе лица нет! - воскликнула она и села.
- Прочти, - сказала Нина и протянула ей бумагу.
- А что такое? "Предписывается не далее как в трехдневный срок покинуть..." Что?! "...покинуть Ленинград... не ближе как..." Что такое? Господи! - и Марина схватилась за голову. - Стоверстная полоса! Опять твой титул вспомнили!
Нина тяжело опустилась на стул.
- Ну вот и кончено! Теперь пропали и комната, и мои выступления! Буду мыкаться в Малой Вишере или в Луге и петь по клубам за гроши Дунаевского! А Мика? Его придется оставить одного. А святая Елизавета Листа? Я должна была петь эту партию! О, недаром, недаром я так переживала арию в изгнании! Марина, я - без музыки! С искусством кончено. Сейчас я только вижу, как я была еще богата, и вот - теряю все!
- Безумие! Бред какой-то! - восклицала Марина. - Беги сейчас же в Капеллу - пусть похлопочет. Такого сопрано, как у тебя, нет! Партия разучена - увидишь, они заступятся!
- Заступится Капелла? О, нет. Ты плохо знаешь, Марина, наши административные порядки: пальцем не шевельнут, разговаривать даже не станут! Опальная - ну так убирайся! Бывали уже примеры, с Сергеем тоже так было.
- А местком?
- Местком уже давно потерял то значение, которое имел в двадцатые годы, считается, что теперь администрация своя, советская, и потому политика месткома не может войти в противоречие с политикой администрации. Одна лавочка!.. Я не буду петь святую Елизавету!
У Нины не нашлось и десятой доли той практической мудрости, которую проявила в подобные же минуты Надежда Спиридоновна: на следующий день она с утра побежала к Наталье Павловне, где, согретая сочувствием всей семьи, провела весь день и, разумеется, была оставлена к обеду. На прощанье она пела всему обществу арии из "Святой Елизаветы" и домой вернулась только к вечеру, сопровождаемая Асей, которая прибежала помочь ей в укладке и разборе вещей, но дома Нину ждали две артистки из Капеллы, которые, узнав о несчастье, пожелали выразить сочувствие, и дело кончилось опять музыкой и чаепитием. Только на третий день с утра Нина побежала за расчетом; задержалась она долго и вернулась уже во второй половине дня, очень расстроенная. Марина, не дожидаясь ее возвращения и предвидя, что та ничего не успеет, самостоятельно начала складывать вещи подруги. Добрые гении Нины - дворник и Аннушка - тоже явились на выручку, и кое-что удалось наладить только благодаря им. Комната Нины - в 32 метра - была вся заставлена вещами: частично ее собственными, частично теткиными, она была ровно в два раза больше Микиной; важно было сохранить именно эту комнату. Дворник обещал попытаться устроить в жакте, чтобы лицевой счет Мике перевели на эту площадь. С такой целью Мику спешно переселяли в комнату Нины. Олег, который явился предложить свои услуги, помогал Мике передвигать тяжелую мебель. Комната скоро оказалась настолько перегружена, что получила вид мебельного или комиссионного магазина: Мике предстояло передвигаться в ней, как в девственной чаще, и бросаться в свою постель прямо с комода. Вторая комната отходила немедленно в распоряжение РЖУ. Тысячи препятствий и самых нелепых запрещений лишали возможности передать эту комнату Марине, которая могла бы сохранить вещи и позаботиться о Мике. Марина сама сознавала эту невозможность и, страшно расстроенная всем происшедшим, заливалась слезами, укладывая вещи. Аннушка, никогда не терявшая головы, с утра замесила тесто и теперь пекла ватрушки, чтобы снабдить ими Нину на дорогу, и гладила ей бельё. В самый разгар суматохи явился с работы Вячеслав и едва не наскочил на огромный шкаф в середине коридора.
- Чего это здесь происходит? Никак, въезжает кто-то? - спросил он, оглядываясь.
Ответы посыпались на него со всех сторон:
- Безобразия творятся, вот что! - крикнул Мика.
- Перегибчик опять! - ответил Олег.
- Да все твои коммунисты окаянные! Чтоб им передохнуть, безбожникам! И как это терпит их Господь?
Вячеслав попросил более толкового ответа.
- Выгоняют меня на сто верст за черту города, - ответила Нина. - За что? Вы сами, Вячеслав, отлиично понимаете, что опасна я быть не могу. Очевидно, опять моих мужей припомнили, по всей вероятности, я до конца моих дней за них в ответе буду.
- А как жа ваше пение? Ведь вы же на государственной службе! пробормотал юноша, соболезнующе глядя на нее.
- С работы в два счета сняли, рта не дали раскрыть - у нас недолго! ответила Нина.
Он так же озадаченно посмотрел на нее и предложил свои услуги по передвижке мебели.
Утром, прежде чем уйти на работу, Вячеслав постучал к Нине, которая уже в вуали и шляпке ходила по своей разоренной комнате, ожидая Олега, обещавшего проводить ее на вокзал.
- Нина Александровна, я ухожу, хотел попрощаться с вами. Вы не унывайте... С вашим голосом вы везде... - и замялся, не зная, что сказать.
Но Нина всегда была к Вячеславу расположена и ответила очень тепло:
- Спасибо, Вячеслав, милый! Я знаю, что вы меня искренно жалеете. Надеюсь, что не пропаду. Я в свою очередь желаю вам всего самого лучшего удачи и счастья и в работе, и в личной жизни, - и со своей приветливой открытой манерой протянула руку.
В это время вошел Олег.
- А я вот работаю и не могу проводить Нину Александровну. У вас выходной сегодня? - спросил юноша пожимая протянутую ему руку.
- Могу вам доложить, что со службы я уволен, и притом как политически неблагонадежный - с волчьим паспортом, - ответил Дашков.
Вячеслав совсем сник:
- Да ведь вы, кажется, очень нужны были! Как же так могло случиться?
- А такова уж политика в нашем государстве: человека "с прошлым" необходимо выкидывать за борт. Сострадание несовместимо с классовой борьбой - так ведь?
- Однако сейчас не до разговоров, - продолжал Олег, - где чемоданы?
- Прощайте, Аннушка! - сказала задрожавшим голосом Нина, подходя к старой дворничихе, и приподняла вуаль.
- Господь с тобой, Нинушка! Дай я перекрещу-то тебя, моя касатушка! Махотной ведь я тебя знала, Нинушка, доченька моя ненаглядная, я в те дни еще в горничных у твоей матушки жила.