Она выбежала за ним и настигла в коридоре.
- Олег! Я боюсь, подымется шум... я так боюсь и не люблю шума... говори как можно мягче...
Говорить с главой семьи было, однако, не так просто. Когда Олег обратился с вопросом: "Товарищ Хрычко, известно ли вам, что ваш сын венерический больной?" - тот только хмыкнул, и никак нельзя было понять служило это выражением отрицания, утверждения, негодования или удивления. Олег начал было излагать свои претензии, но Хрычко перебил:
- А вам-то что до того? Мы ведь в ваши дела не мешаемся! Вечор я в жактовской конторе стоял, так слышал, упоминали там, что райсовет включил и вас в списки намеченных на выгонку, а вы еще хозяев из себя изображаете!
"Мадам" Хрычко тотчас подскочила на помощь к мужу:
- Уж таки так и больной? Да откуда же вам известно это? Больно на выдумки горазды! Уж не у доктора ли встретились? Не трогал бы вашу посуду? А он и не трогает! На что она ему?
Олег питал непреодолимое отвращение к бабьему крику и истерическим возгласам и, не желая продолжать в таком тоне разговор, тотчас предложил перенести его на вечер, когда соберутся все жильцы. Он рассчитывал в этот раз на авторитетную поддержку красного курсанта. Принцип "разделяй и властвуй" мог иногда оказаться весьма полезным в коммунальной квартире.
Ася стояла лицом к шкафу и не повернулась, когда он вошел; это показалось ему подозрительным. "Наверно, услышала о списке из райсовета", подумал он и повернул ее к себе с вопросительным взглядом.
- Сейчас такой хороший снежок! Я поведу гулять Славчика, а ты ляг ведь ты всю ночь не спал. - Голос прозвучал несколько жалобно, но взгляд его она выдержала спокойно.
Одев Славчика, вынесла его на скрипучий, веселый снег, на свежем, морозном воздухе сразу стало радостно. Олег немного поиграл с сыном и вернулся домой. Ася взяла Славчика за ручку и направилась к скверу. Два милиционера поравнялись с ней. Тревожно она обернулась на них.
"Входят в наш подъезд... А вдруг к нам?"
Она схватила ребенка на руки и повернула обратно. Славчик был уже тяжелым, и она добежала только до второго этажа, когда в третьем послышался звук отворяемой двери.
Да, это была их дверь! Милиционеры уже выходили, а ее муж стоял на пороге, когда она поднялась. Громко топая, милиционеры пошли вниз.
- Что? - уже во второй раз в это утро спросила она, останавливаясь и тяжело дыша.
- То, чего мы ждали, - и он показал повестку.
Она спустила с рук ребенка.
- Куда?
- За сто верст.
- Тебя или нас всех?
- К счастью, только меня.
Она молчала.
- Ася, это еще не катастрофа... Не расстраивайся, дорогая! Это только очень большая неприятность. Я опять лишаюсь работы - вот главное осложнение. Раздевайся, сейчас спокойно обсудим.
Она послушно разделась и раздела ребенка.
- Я боюсь только разлуки! Ничего другого я не боюсь. Я уверена, что мы еще очень хорошо будем жить... - прошептала она дрожащим голосом.
- Ты у меня храбрая, мужественная девочка.
Семейный совет был очень серьезен на этот раз: Олег, и Наталья Павловна, и мадам категорически настаивали, что Асе с ребенком уезжать в Лугу немыслимо. На это было несколько слишком серьезных оснований: Асе оставалось всего полгода до окончания музыкальной школы, иметь хотя бы этот диплом (за невозможностью получить консерватор-ский) значило уже очень много - диплом этот давал Асе право работать преподавательницей в детских школах и аккомпанировать. Далее, если Ася вздумает ехать с мужем, она немедленно потеряет комнату, а следовательно, и возможность вернуться. Кроме того, в Луге (согласно сведениям из письма Нины) свободных жактовских комнат нет, устроиться по-семейному невозможно, кроме как за очень большие деньги у частных владельцев. Денег этих не было - стало быть, деваться с ребенком некуда, и рояль вывезти тоже некуда. И, наконец, у Аси имеется небольшой зароботок в виде аккомпанементов и уроков; бросать его теперь, когда Олег снова без работы, было рискованно.
Оставалось пока ехать одному Олегу, снять угол и попытаться раздобыть работу, а сюда наезжать в выходные дни.
- К счастью, дело к весне, - говорил Олег, - если я найду в Луге работу, я сниму там комнату в частном доме, а ты на лето приедешь ко мне со Славчиком. Осенью видно будет: жизнь сама подскажет, как поступить.
Это был день непрерывных неожиданностей: из передней вдруг послышался визг Клавдии и звуки, напоминающие рычание собаки, - старший Хрычко волочил за шиворот упирающегося Эдуарда, награждая его ударами кулака.
- Папка! Ты убьешь его! - отчаяно голосила Клавдия. - Помогите, добрые люди! Он искалечит парня! Экие бесчувственные тут все! Хоть умри на их глазах - не вступятся!
Вступаться и в самом деле никто не пожелал.
Через час явившийся по вызову Аси детский врач диагностировал у маленького Павлика корь.
Семье Хрычко в этот день не везло так же, как и семье Дашковых!
Кори никто особенно не боялся, но заполучить ее Славчику - означало, что Ася будет связана по рукам и ногам, а это было теперь особенно некстати. К концу дня Славчик уже начал чихать, и у него покраснели глазки - очевидно, оба ребенка захватили заразу одновременно.
- Никуда не поеду, пока не опустится температура,- заявил Олег, обнаруживая на термометре тридцать девять градусов, - пусть хоть силой тащат!
В этот злополучный день они умудрились поссориться, может быть, потому, что нервы у обоих слишком напряжены. Олег вошел в комнату, когда Ася цедила через ситечко клюквенный морс в белую эмалированную кружку, из которой обычно поила Славчика; наполнив ее, она отцедила столько же в другую кружку.
- А кому предназначается вторая порция? - спросил Олег, уверенный, что она ответит "тебе", и уже готовый сказать "отказываюсь в пользу моей Кисы", но она только нахмурилась.
- Ты кажется, забыл, что в квартире не один больной ребенок, а двое?
- А! Понимаю! Опять на сцену маленький выродок с черепом отсталой расы. Таких черепов никто еще никогда не видел у русских детей, - сказал он с оттенком досады.
Морщинка между двух тонких бровок стала явственней.
- Я помню, как-то раз в деревне женщина-крестьянка меня упрекнула за мою жалость к собаке; она сказала: у вас, у бар, животное завсегда первее человека. Я напрасно ее убеждала, что собака чувствует, как человек, холод, голод и обиду. Теперь придется убеждать моего мужа, что ребенок чувствует лишения независимо от формы своего черепа.