— Конечно! — герцог дико расхохотался.
Впору принять за сумасшедшего и испугаться. Если бы Ирия уже не видела говорящих привидений с мистическими Свитками Судьбы наперевес. А еще — сыплющего угрозами Роджера Ревинтера и ледяную скользкую змею — его папашу. А до кучи — королевских солдат, везущих семью Таррентов в Ауэнт. На смерть…
А еще ведь были желтолицые монахини из аббатства святой Амалии. Злющие не хуже этого старого пня.
А трусливый шакал братец? А мачеха — гадюка чище самой Ирии?
…Бездыханное тело отца на полу кабинета…
…Ледяная келья и родная мать с кинжалом…
Что уж тут даже упоминать о благородном и безобидном оборотне без тени?
По собственному лицу змеится едкая усмешка. Подождем, пока старый истерик прекратит дурацкий смех. Потерпим.
Ирия слишком устала, чтобы бояться — кого бы то ни было. Хватит!
— Значит, дочь Карлотты? — резко оборвал собственный хохот старик. — И, сударыня? У вас есть доказательства?
— Найдутся! — отрезала Ирия. — Живы те, кто знал об этом. И уж тем более — живы друзья и родственники посвященных в сию… омерзительную историю. Увы, правдивую.
Прости, дядя Ив! Но тебя старый мерзавец убить не посмеет. А дочери Карлотты нужно намекнуть хоть на кого-то. Она и так, как могла, отвела от тебя угрозу, заявив, что «посвященных» — целая шайка.
Получай против себя личный заговор, старый кретин! А если еще не кретин — станешь им после такого разговора. Если б не ты — мама была бы сейчас совсем другой!
— Конечно, клятва для Карлотты — звук пустой…
Вот ты и раскололся, гад ползучий! Мама, при всех ее, мягко выражаясь, недостатках, слово не нарушила…
Чем же она клялась — здоровьем Сержа? Первый сын всё-таки был ей дорог?
Карлотта Гарвиак сдержала клятву. Но тебе, старый мерзавец, об этом знать незачем!
— И прислала ко мне самую похожую на себя дочь, разыграв ее смерть? И зачем же, юная особа? Чтобы отправить меня вдогонку за вашим не слишком умным папенькой?
— Не вам рассуждать о его уме. И я его не убивала… — Не будь ее голос сам по себе столь усталым — следовало бы его таким сделать. — Это — дело рук моих мачехи и брата. Совместное.
Не исключено, что старый пень… то есть истинный рыцарь и столп благородства Ральф Тенмар не упустит столь соблазнительный случай отомстить нарушившей клятву Карлотте. А какой удар сильнее обвинения ее сына в отцеубийстве?
Это было бы хорошо. Слишком, чтобы такая авантюра удалась. А жаль…
Ирия — ужасная дочь… Но чувство вины перед матерью не возникло. Карлотта тоже пожертвовала. Невинно осужденной — ради преступника. Как раньше принесли в жертву Эйду — «во имя блага семьи».
Так что будет просто великолепно, если теперь справедливость восторжествует. Вот только вряд ли — на то она и справедливость. И старый хрыч тоже вряд ли заглотит столь вкусную наживку. На то он и старый, на то и прожженный.
— Это — правда? — прищурился вышеозначенный хрыч. Очевидно, переваривая выгоду от столь интересной новости…
Хорошо бы!
— Клянусь Творцом, — вздохнула Ирия.
— Поклянись своей любовью к моему сыну.
Приехали! Поверил-таки. Вот только как теперь быть? Можно клясться тем, во что не веришь, доказывая ложь. А вот ложью, отстаивая правду…
— Клянусь всем, что для меня дорого. Клянусь памятью вашего сына!
— Подойди сюда… графиня. Сядь! — старик указал на обитую синим сукном скамеечку у своих закутанных ног.
Вблизи это одеяло — тёмно-бордовое. Как засохшая кровь.
Ну что хрычу еще надо? Оставит он Ирию в живых или нет?
Вблизи его лицо — еще страшнее. Изборожденное морщинами и бесчисленными красными жилками.
Склоняется.
Когтистая птичья лапа цепко стиснула подбородок гостьи:
— Страшись, если лжешь!
Ощущение, что шипящий голос исходит не из почти безгубого старческого рта. Из самих угольно-черных глаз с почти алыми белками. Горящих больным лихорадочным огнем.
В молодости эти глаза наверняка были красивы. А доживший до старости Анри стал бы копией этого дряхлого злобного коршуна?
А сама Ирия — чьей? Карлотты?
Возможно, смерть в юности — не самое страшное зло. Но прежде времени в Бездну всё равно — неохота.
— Я не лгу.
Ни единым словом. Анри был Ирии дорог.
Был. И есть.
Она вздрогнула, встряхнула головой, смахивая слезу и отгоняя ее верных, неразлучных сестер… Еще бы удалось разжать и невидимый ледяной кулак, стиснувший сердце! А заодно — тоже ледяные, но вполне живые жесткие пальцы, острыми клещами впившиеся в подбородок. Ладно хоть не в горло!
— Боишься?!
— Нет, — честно ответила девушка, в упор глядя в уставшие ненавидеть глаза.
Чужой старик, вцепившийся тебе в челюсть, не страшнее любимого человека, подписавшего твой смертный приговор. Ничуть не страшнее. Вот если мерзавцу еще что в голову придет…
Но герцог-коршун уже разжал хватку:
— Налей вина.
Ирия бросила на него малость ошалевший взгляд. Лицо еще ощущает следы его пальцев. Не исключено, что завтра проявится синяк.
Ну и змеи с ним! У Эйды когда-то синяки не только на лице были… А сама Ирия в детстве вечно ходила в царапинах — и ничего.
— Налей вина… графиня! — чуть раздраженно повторил старик. Махнув рукой куда-то в сторону наглухо задрапированного окна.
А, вот — трехногий столик рядом с портьерой. Шедевр работы очередного сверхталантливого мастера веков ушедших.
Столешница сливается с полутьмой комнаты. Смутно темнеет бордовый графин. Под цвет стариковского одеяла.
— И себе, — добавил Ральф Тенмар.
Жидкость цвета очень темного рубина наполняет высокий прозрачный бокал. Один из пяти, выстроенных в ряд на лакированном столике. Издали их не видать — как и батальную сцену на подносе. Только совсем вблизи.
Разглядишь тут что лишний раз — если старик свечи экономит.
И гардину на окне вряд ли отодвинут до весны, а жаль! Там, наверное, сейчас ясная и звездная зимняя ночь. Или зимний вечер, или утро.
Темнеет зимой рано, а рассветает поздно. Ирия с этой болезнью совсем запуталась со сменой дня и ночи.
Если она выживет сегодня — настежь распахнет в комнате все рамы. Если, конечно комнату гостье еще оставят…
Распахнет — и увидит яркую луну и россыпь мерцающих звёзд!
А пока есть лишь чужой полумрак чужих апартаментов чужого замка… Хотя какой теперь считать своим?
Полумрак — и живой сгусток ненависти и злобы. С коим нужно пить горьковатое вино. И говорить. Даже если совсем не хочешь. Ни того, ни другого.
Догорают тусклые свечи, тоскливо колотит в ставни одинокий ветер. Молчит старый герцог, вот-вот опустеет изящный бокал. И закончится время.
А в одной из галерей высокомерно усмехается со стены молодой, аристократично прекрасный двойник Ральфа Тенмара. Нестареющий.
— Тебе нравится вкус этого вина?
Яд там, что ли? Ну и пусть.
Ирия отхлебнула глоток побольше. Поморщилась. Усмехнулась.
— Он — непривычен.
— Я спросил не об этом.
— Бывало и хуже.
Лучше яд в вине, чем в словах и деяниях родных. Бывших и настоящих.
— Оно настояно на полыни. После него кажется сладким любое другое. А когда привыкнешь к нему — никакого другого уже не захочешь. Ты можешь остаться в моем замке. Тебя будут называть Ирэн Вегрэ, моей племянницей. Катрин позаботится о тебе. Иди.
Глава пятая
Известие, что его хочет видеть родная маменька, лорду Тарренту привез монах-леонардит.
Первым порывом стало — отказать. В конце концов, Леон ничем ей не обязан и ничего не должен. А навредить ему она не в силах! И не будет в силах уже никогда.
— Сестра Валентина настаивает на вашем визите, — повторил монах, пристально глядя в глаза лорду.