— Вы не возражали против моей прогулки по окрестностям. Я полагала, таверна входит в их число…
— Вы напрасно считаете себя вправе что-то «полагать» в моём доме! — возвысил старик голос на слове «моём». Опять почти до ора. И больше не понизил. — Отныне вы больше не выезжаете без сопровождения грумов. И не останавливаетесь ни в каких тавернах! Ибо вы — моя племянница!
Пару минут назад Ирия успела предположить, что герцог собирается выгнать ее за порог или сдать властям. Одной фразой раньше — чуть не вспылила. А сейчас — едва не разобрал смех.
Интересно, Ральф Тенмар сам-то еще помнит, что «Ирэн» ему — никакая не племянница? Не та племянница.
Хорошо бы — забыл!
Грумы — это плохо. Но не смертельно. Ирия так или иначе найдет способ связаться с Клодом. Портрет, например, закажет.
А когда речь пойдет о побеге в Лиар — всё равно удирать придется. И герцог уже не сможет ее выдать. Не заявит же, что скрывал в доме беглую государственную преступницу.
Или, того смешнее — в замке Тенмар не один месяц прожила авантюристка, выдававшая себя за племянницу хозяина. А он по старости и слабоумию только сейчас понял: это была совершенно посторонняя девица. Догадался — аккурат после ее побега…
— Чему вы улыбаетесь, Ирэн?! — загремел новой волной гнева старый громовержец.
Девушка поспешно сделала постно-грустное лицо. А то еще передумает.
Лицемеркой она сделалась — скоро впору с Полиной соревноваться! А что поделать? С волками жить — по-волчьи выть. А с воронами — по-вороньи каркать.
— А сейчас извольте пойти и переодеться! — закончил нравоучения старый хрыч. — Нет ничего отвратительнее женщины в мужских штанах!
А Ирия в таверне слышала, что старый греховодник любил в прежние времена самых разных женщин. В том числе — и переодетых под мужчин.
Только бы снова не рассмеяться. Неужели все старые ханжи — бывшие распутники и прелюбодеи? У которых теперь силенки не те и сердечко пошаливает?
Ирия быстро сделала книксен. Интересно, это — не слишком забавно в упомянутом мужском костюме?
И поспешила к двери. В комнату — и спать!
Еще предстоит обдумать самый быстрый способ связи с Клодом. И самый безопасный…
— Вернись!
Обернулась уже у самой двери. С еще одной драконьей мордой на ручке.
— Сядь! — худая желтоватая рука неотвратимо указует на ненавистную скамеечку у стариковских ног.
Так, «обдумывать и спать» переносится надолго.
Ирия поплелась назад и плюхнулась на предназначенное «племяннице» место. Внутренне готовясь, что сейчас опять ухватят за подбородок.
Вместо этого старик жесткой мозолистой рукой растрепал ее всё еще короткие волосы. Вместе с шиньоном. Как шерсть собаке.
М-да. Если он так же обращался с женщинами — немудрено, что мама такая злая. А Катрин — пугливая. Некоторых мужчин к дамам подпускать нельзя. Особенно к девственницам.
— Эх, ты! — пробормотал он.
Ну, «эх, она!» — и что? Он ее сегодня отпустит или как?
Приставаний старика Ирия не боялась. В таверне говорили, что бывший греховодник уж лет пять, а то и дольше, не трогает служанок. А раньше ни одной смазливой не пропускал…
Впрочем, где здесь «смазливые»? Лиаранка в очередной раз порадовалась, что красотой ее природа обделила. Обычная знатная девица. Их тех, кого столичные повесы обсмеивают: «Породистая и унылая, как сама добродетель».
Вот и хорошо! Мы еще волосы в пучок утянем, а то и чепцом обзаведемся. Гулять так гулять! И жаль, нельзя ходить с вымазанным сажей лицом — по рецепту доброй Полины.
— Он жив, Ирэн! — прорычал старик так яростно, что совершенно непонятно: о друге или враге?
Ясно лишь, что не о постороннем человеке.
— Кто — «он»? — переспросила Ирия. Радуясь, что ее лицо больше не трогают. И по голове не гладят.
А на ум почему-то пришел всего один кандидат в воскресшие покойники. Отец. Который уж точно убит и похоронен!
— Анри жив! — взревел герцог разъяренным медведем. — Он — в Квирине. Будь всё проклято!
А вот теперь сердце радостно подскочило вверх-вниз и пустилось в пляс. И вдруг искренне захотелось ухватить этого старого ворчуна — ну, хоть вот за эти породистые, аристократические уши! А потом — притянуть к себе и расцеловать в обе морщинистые щеки!
— Они всё знали! — рычит старик. — Проклятые Регенты всё знали — с самого начала! Или почти с самого… И молчали! А теперь!..
С коротким размахом бьет в стену старческий кулак. Еще и еще.
Кровь на костяшках скрюченных пальцев…
— Анри — жив… — Ирии никто не давал позволения говорить. Но ей сейчас слишком хорошо! И свободно. — Анри?!
— Чему ты улыбаешься?! — взревел герцог вдвое громче. — Чему радуешься, дура?! Ты и Катрин — две дуры! Одна — глупая втюрившаяся кошка. Вторая — сумасшедшая мамаша, готовая всё простить сынку-предателю!
— Анри — не предатель! — возмущенно вскинулась девушка.
Кстати, кого он якобы предал? Если короля и Регентский Совет — то их еще сто пятьдесят раз предать следовало!
— Как он мог?! — На глазах старика… неужели настоящие слёзы? — Честь рода, древнейшего в Эвитане… Темный с Эвитаном — древнейшего под луной! Честь рода — в болото, в канаву, в грязь!..
Ирия честно ждала, когда он перестанет, наконец, лить слёз. И орать, как пьяный сапожник на подмастерье.
Если всего лишь «честь рода» — то и вовсе волноваться не о чем. А что еще могло быть? Вряд ли Анри повторил бы что-нибудь из арсенала собственного папаши, насилующего вперемешку крестьянок и бедных родственниц…
— Мой сын… мой сын!.. — голос возмущенного отца прерывается от сдерживаемых рыданий. Глухо клокочущих в горле. Эй, ты мне тут только не задохнись! — Мой единственный выживший законный сын!..
А чем тебе бастарды не нравятся? Вон три штуки только тобой лично признанных живут с семействами неподалеку. Смерти твоей дожидаются.
— Квиринский гладиатор!
О, нет! Бедная стена! Так же никакой камень не выдержит. Пусть он хоть сто раз — древний.
Да еще и руку сломать можно!
Лекарь, когда-то лечивший деда, говорил тогда отцу, что старикам нельзя ломать кости. Срастаются плохо. А ведь дедушка был моложе, чем этот высохший от черной злобы ханжа.
Скрутить бы оскорбленного главу семьи — для его же пользы. Да сил даже на него теперешнего не хватит. Папу бы сюда!
Ага, еще деда вспомни…
— Ирэн, он опозорил меня, всю нашу семью, весь наш род, Ирэн!..
Так, стену сломать не удалось. Взялся за плечи Ирии — намертво впился узловатыми пальцами. Сплошная чернота безумных глаз — близко-близко… Как бездна ледяных осенних волн. Когда летишь в них с монастырского окна…
— Они посмели мне сообщить, что он опозорил лишь себя! Мой сын приказал остальным, приказал! Они выполняли приказ командира, а он сам… он теперь!.. Никогда не смыть! Это — хуже, чем если б моя дочь пошла в шлюхи!
Услугами которых ты наверняка вдосталь напользовался в прежние годы.
Всё правильно. Изгнанный из родной страны и ставший гладиатором герцогский сын — опозорен навеки. Изнасилованная дочь лорда — опозорена навеки. Ложно обвиненная в убийстве другая дочь — тоже опозорена. Зато убийцы, насильники и грабители живут и процветают. И вопят, что их позорят родственники. Не способные грабить, убивать и насиловать!
— Все против меня, все!
Конечно. Особенно — жизнь. И твоя старость. А с ней ты уже ничего поделать не в силах.
— Анри погубил себя, своих братьев!..
Точно? Одного из них убили в Лютене вместе с Арно Ильдани. Еще до восстания.
— Сезар Тенмар погиб, защищая своего командира. При чём здесь Анри?
Отец рассказывал об этом чуть не со слезами на глазах. В юности Эдвард Таррент служил под началом Арно Ильдани. Тогда еще полковника, затем — генерала.
Папа уехал, восстание было проиграно. Они все чуть не погибли… А дома лорда Таррента встретила глухая стена непонимания. Сын в открытую говорил, что отец едва не погубил всех. А эгоистичная дочь влюбилась в «спасителя» на белом коне. Напрочь позабыв, что именно ему они обязаны поражением!