Перед самым рассветом она забылась в тяжелой дремоте, из которой ее вывели звуки рожка.
Первой ее мыслью было: «Жить не для чего. Чем тянуть эту лямку, лучше в самом деле кончить, как кончили Феничка и Кочергина».
Разбитая, с тяжелой головой, она через силу поднялась с койки и никому не смотрела в глаза, как автомат, проделывая ряд необходимых движений.
После переклички она встала в обычное построение по четыре человека в ряд, чтобы следовать на трелевку. «Если я теперь не сумею и струшу — я полное ничтожество!» — думала она.
Прочитали обычную формулировку с угрожающим финалом:
— Шаг вправо, шаг влево считаю побегом; стреляю без предупреждения.
Алешка и Косым — один впереди, другой сзади — повели бригаду к месту работы.
Вышли за зону. Уродливые казармы и колючая проволока остались позади. В лицо повеяло чистым полевым воздухом; вдали зазеленела тайга; белые снега были залиты солнцем.
«Нельзя откладывать, нельзя… Надо теперь же, пока идем строем, пока открытое место… Небо по-весеннему светлое сегодня и голубое, голубое… Ну… Господи, благослови!»
Она стремительно вырвалась из строя и бросилась в сторону.
— Стой! — неистово завопил Алешка, а товарищи по бригаде подхватили каждый по-своему:
— Елена Львовна, остановитесь! Нелидова, вы себя губите!
И вдруг затихли… Все замерло… Должно быть, стрелки прицелились.
Она не оборачивалась и набавляла скорость, делая вид, что направляется к лесу, и перепрыгивая через рытвины.
— Рехнулась ты, что ли, Аленка! — Голос Алешки-стрелка по-человечески дрогнул.
«Так он еще не целится этот дурак?.. Что же он медлит?» И вот другой голос — гортанный и резкий — рассек воздух:
— Цэлюсь!
«А! Вот оно! Теперь кончено — смерть. Господи, помоги! Сделай так, чтобы разом, чтобы скорее!» — поднялось со дна ее души, как последняя молитва.
Она закрыла глаза, но не остановилась. Удар!
Ропшин вошел в дизентерийную палату и взял Вячеслава за локоть:
— Вячеслав, на правах друга… Ведь мы с тобой друзья? Вячеслав, я знаю, как ты всегда мужественен, но… там опять принесли носилки… Выйди в приемный покой.
Это был четвертый выстрел за месяц, четвертая смерть, помимо дизентерии и тифа, уносивших жертву за жертвой.
В этот же вечер в лагере вспыхнула забастовка.
В женском бараке ничего не было известно о готовящемся. За ужином внезапно один из мужчин поднялся и сказал в самодельный рупор:
— Друзья заключенные! Не работать, пищу не принимать! Требуем комиссию из Москвы для пересмотра нашего режима и смены начальства и конвоя. Чем солидарнее мы будем, тем быстрее добьемся уступок, и да не найдется между нами штрейкбрехеров.
Это говорил политический — бывший эсер, побывавший перед тем в Соловках, где в одну из забастовок сам отрубил себе в виде протеста палец.
Восстание было подхвачено дружно, хотя многие втихомолку досадовали и шептались по углам.
Говорили: «Это все затевают «с большими сроками», которым терять нечего». Говорили: «Им-то легко все поставить на карту, а нам? Вот как прибавят накануне выхода еще лет пять — каково-то будет?»
Тем не менее равнялись на товарищей и старались держаться, может быть, опасаясь расправы со стороны уголовников, которые в большинстве присоединились к бастующим.
Комиссия прибыла только через две недели, когда многие из заключенных, обессиленные голодом, уже не вставали со своих нар.
Конвой и кое-кого из начальников сменили; санитарное состояние было несколько улучшено: в частности, приняты меры против цинги; но режим и питание в основном остались те же.
Эсер, возглавлявший восстание, был расстрелян, а наиболее активные участники переведены в штрафные пункты; среди них — бывший красный партизан, бывший коммунист Вячеслав Коноплянников.
Такие же, как он, бывшие партийцы говорили о нем: «Этого человека ничто не сломит. Если он выберется из лагеря живым, он будет в рядах тех, кто обновит партию».
Другие, из «пятьдесят восьмых», говорили: «Это человек, который нужен России. Если ему суждено отсюда выйти, он окажется среди тех, кто вернет нам Родину. Мы еще услышим о нем».
Урки говорили: «Парень что надо! Эх, жаль миленка!..»
О хрупкой девушке с золотыми волосами ничего не говорили — ее забыли очень скоро, и только Магда в течение некоторого времени шептала в своих молитвах:
— Спаси, Господи, душу грешной рабы Твоей Елены. По великой Твоей милости прости ей самоубийство и незаконную связь с мужчиной.