– Видишь ли, босс, эта баба затащила меня в грёбаный портал на свою станцию. И пыталась превратить в подопытного кролика, за что и расплачивается… – бубнил он словно сквозь тонкую пелену – удивительно, но Монтенегро каким-то чудом обходился сейчас без матерных слов. Даже юморить пытался, что удивляло бы больше, если бы Мэл способна была это оценить. Зато невидимый пока собеседник, похоже, ценил, по крайней мере, на словах, в которых звучало что-то вроде ледяной насмешки. В той мере, в какой насмешка может казаться ледяной и бесстрастной, конечно.
– Ваас, ты, конечно, всегда меня смешил, но это даже на анекдот не похоже… – Мэл вдруг ощутила укол то ли догадки, то ли случайно пойманной мысли – кажется, это и был человек, который придумал замечательную фразу «равный обмен». Притом как раз в смысле, в котором её толковал Ваас. Как бишь его? Хойт.
– Да, блядь, это и не анекдот! – вырвалось-таки у пирата, но как-то заискивающе, как разговаривают только с теми, за кем стоит сила. Новая догадка потащила за собой смутную идею, какую… какую же – Мэл снова стала задыхаться. Что-то сделать, только что? Такое, чтобы разом избавить себя от «основной программы» мучений, приготовленной главарём.
– Я понял, тебя совсем унесло. Пробовал что-то из опытов Доктора Э?
Мэл вдруг нащупала «на сцене» ещё одного человека. Такое иногда случалось: сущность одного оказывалась более податливой, чем нутро другого. Воздействовать на таких обычно было проще, только наскрести бы сил. Вот так, едва посмотрев сквозь ресницы: стоит в двух шагах, никакого красного тряпья, наоборот, одежда похожа на форму – оттенка в полутьме и не разглядеть, но, кажется, что-то зеленоватое. Лицо закрыто, смутно видное оружие на ремне уверенно лежит на сгибе левой руки – положение, из которого им легко воспользоваться в любой обстановке.
Мэл опустила веки и впервые за часы, проведённые в этом месте, сумела погрузиться в сероватый полумрак, что не имел ничего общего с ночью или обмороком. Тот самый слой мира, где можно было коснуться «проводков», по которым бежали импульсы чужой жизни.
Глава 11
Это напоминало прямой массаж сердца. Бескровный, конечно, — мысль вызвала у Мэл слабую, почти неосознанную полуулыбку. Мужчина с оружием на сгибе руки всё ещё что-то жевал с почти меланхоличным спокойствием, даже не подозревая: сквозь грудную клетку в самый центр его жизни уже проникли бесплотные пальцы. Остановились на миг у пульсирующего алой энергией сгустка, едва ли не ласково пробежали над огоньками отдельных импульсов – одним, другим. А затем кинжальным ударом сунулись в самый центр.
Человек подавился жвачкой, но задохнуться от этого просто не успел. Слева и в центре груди молнией вспыхнула боль, отразилась от лопаток, когда кровь из разорванных клапанов выплеснулась в полости сердца, заполнила их почти мгновенно, гася сокращения. Пот, покрывающий тело в душную ночь, мгновенно стал холодным и вязким, как подёрнутая льдом смола. Таким же вязким, в густеющей алой пелене мгновенно увиделось пространство под навесом, где болталась привязанная за руки пленница, кажется, совсем беспомощная.
А потом картинка вместе с застилающим её кровавым туманом просто свернулась в одну точку и исчезла, как будто древнему телевизору отрубили электричество. Кажется, был ещё предсмертный хрип, но Мэл только улыбалась, чуть обнажая пересохшие дёсны и пряча лицо в складках рукава. Интересная штука восприятие: чужая боль в такие моменты блокировалась автоматически, оставались только кадры чужого зрения, бесстрастные, как невыносимой старины кинохроника. Мэл не жаловалась, тем более сейчас: перед полуприкрытыми глазами уже водоворотом закручивалась боль собственная, и скорость вращения всё увеличивалась, утягивая на дно, в темноту. Туда, где слепящий фонарь-плошка сворачивался в красную точку.
Совсем рядом что-то рыкнули, кажется, матерно, а потом Мэл показалось, что фонарь всё-таки взорвался. Не сверхновой, а множеством искр, когда всё тело полностью сотряслось от бокового удара в лицо. Кажется, хрустнула шея, голова запрокинулась назад, а рот мгновенно заполнился металлическим привкусом. Промелькнула мысль: если последует ещё один удар, череп лопнет к хренам собачьим, а она не сможет даже защититься…
– Вот об этом я и говорил тебе, Хойт, – в ушах визжало и скрежетало, но сквозь какофонию как-то пробился голос главаря, далёкий и мрачный. – Мы поймали ёбаную ведьму…
Пират пробубнил что-то ещё, совсем уж невнятно, ему в ответ что-то прозудели. Звуки вязли в сгустившемся воздухе, содрогали его, как плотную мембрану, и Мэл только стискивала зубы, потому что каждое такое сотрясение отзывалось в затылке миниатюрным электрическим разрядом. Из какого-то дикого упрямства Мэл силилась держать глаза открытыми: сейчас, вот сейчас «босс» велит уничтожить пленницу за смерть своего человека, и момент этот нужно было встретить, хотя неизвестно, как и зачем. Но впереди трясся и покачивался какой-то мерзкий, похожий на гигантскую медузу студень цвета разведённой водой крови, за ним плавали неясные объёмные тени. А под рёбрами колючим клубком закручивалось ожидание: ну, давайте, чего медлите?! Стреляйте, режьте, что там ещё…
— …зывай её! — звенящая от натяжения мембрана вдруг подалась, пропустив с обрывком фразы холодный, не терпящий возражений голос. Тут же стало как-то тесно, совсем уж душно, как будто медуза-гигант решила поглотить жертву, а потом безвольно повисшее тело встряхнули. Неизвестно, зачем, но студень перед глазами дрогнул, истончаясь. Снова это лицо. Эти тускло мерцающие глаза в чёрных тенях, эта кривая ухмылка, а потом ещё и пальцы в лоскутьях пластыря, сжимающие чересчур уж знакомое лезвие.
Мэл сглотнула отдающую металлом смесь крови и слюны вместе с вялыми рвотными позывами. Скользнула взглядом по «браслету», который ей явно и ненавязчиво «продемонстрировали». Слишком много усилий: затылок рассекло болью, картинка потемнела, а рука врага с собственным оружием Мэл уплыла из поля зрения.
Падение вышло почти нечувствительным: освобождённое от опутывающих запястья верёвок тело просто осело вниз тряпичной куклой. Мэл ткнулась щекой во что-то тёплое и вязкое, слабо застонала, почти задохнувшись от концентрированного медного духа. Попыталась отодвинуться, да так и осталась бы распластанной между двух трупов, если бы её вдруг не потянули вверх, да не придали подобие сидячего положения.
— Ну что, сука, непривычно? – голос главаря смешался с водяным плеском, похожим на пощёчину. Пахнущие гнилью тёплые струйки заползли на губы и в уши, но Мэл всё же услыхала продолжение: – Очухалась, блядь?
«Очухалась» — сказано слишком громко, но картинка сделалась немного чётче. На расстоянии шага застыла с ведром в руках фигура пирата – причудливо-чёрный силуэт, за спиной которого с убойной яркостью разливался свет фонаря. Мэл инстинктивно зажмурилась, чтобы сморгнуть дикую резь в глазах от смешанных с тухлой водой слёз. Воздух рядом пришёл в движение, будто зашевелились тяжкие пласты набухшей от влаги ткани. По деревянному настилу шаркнули подошвы — громко, страшно громко, а потом Мэл окатило секундным ознобом. Нет, тропическая ночь не сделалась прохладнее — холодом веяло от сущности человека, что сейчас разглядывал пленницу. И Мэл заставила себя разлепить веки, удостовериться – восприятие не обмануло, не покинуло совсем, подбросив взамен бредовые фантазии.
Вааса в поле зрения больше не наблюдалось. На его месте, чуть склонив голову набок, молча стоял худощавый мужчина в костюме. Кажется, классическом, в духе его времени и, наверно, дорогом, хотя даже в упор сложно было определить оттенок. Зато улавливался тонкий запах, скорее всего, табака, да раздражало поблёскивание украшений на шее и манжетах того, кого даже нахальный пират называл «боссом».