– «Прости»… Хорошее словечко, блядь, вообще охуенное: сказал и будто тебе хоть что-то простили!
– Я не настолько дура, чтобы ждать от тебя прощения. – Мэл выбрала место поровнее, без россыпи мелких колючих камней, и села, скрестив ноги. Её так и подмывало снять тяжёлые от набранного песка ботинки, только провоцировать Вааса на новую порцию насмешек не хотелось. Оставалось только тупо пялиться на каменистую кромку прибоя и хлопья пены, белеющие в полумраке. Или вспоминать своё первое столкновение с памятью главаря: грузное тело в волнах, внутренности, перемешанные с мокрым песком. Дрожащие руки, сцепленные на затылке, к которому приставлен пистолет. Потом почему-то другой затылок – тёмные волосы и ямка там, где череп соединяется с шеей. Такая податливая для острого узкого лезвия.
Первый человек, убитый её рукой по приказу Хойта. Вроде подонок, не гнушавшийся ничем для достижения результата, но сколько ещё таких будет? И кого ещё здешний босс может счесть помехой для своих неуёмных аппетитов. Кровь – страшно липкая штука, всегда намертво связывает отдающих приказы с теми, кто выполняет. А когда её становится слишком много, превращается в одно общее зловонное болото для командиров и исполнителей.
В такое болото попал отец: за право монополии в отрасли энергетики пришлось дать согласие разместить сектор В на территории компании. Мэл так и не смогла понять, как по-настоящему старик Мэйсон относился к такой кабале. Точно знала одно: папаша сделал всё, чтобы перекинуть кровавую паутину на собственных детей. Даже из ледяной могилы, для вечной пользы «семейного дела».
Ладони неприятно саднило, и Мэл скосила на них взгляд. В приглушенном прозрачном свете почти-ночи кожу покрывала тонкая сетка из въевшихся в каждую складку остатков крови. Поморщилась в отвращении, зажмурилась так сильно, что выступили слёзы. Лучше уж было смотреть на море. Почти идеально гладкое зеркало на пару тонов темнее неба казалось незапятнанным. На западе вдоль видного в дальний промежуток между островами отрезка горизонта пролегла узкая полоска пронзительного света на фоне рассеянной чистой лазури.
Свет и море вдруг застелило серой пеленой, по которой к темнеющему куполу под жаркий треск огня взбирались искры. С уколом вялого изумления Мэл поняла: в двух шагах, в углублении, которое сначала показалось просто ямкой с береговым мусором, разгорается костёр из сложенных на манер шалаша веток. А сквозь дым ухмыляется Ваас, тычет в огонь куском высушенной солнцем коры, разгоняя рыжие языки выше и шире. Зрелище в течение какого-то невероятно растянутого мгновения напоминало Мэл обряд шамана-огнепоклонника. До тех пор, пока главарь не уселся рядом, расправляя плечи, явно нарочно играя отливающими бронзой мускулами. И не заговорил с вкрадчивой ворчливой хрипотцой:
– Думаешь, оттуда кто-то придёт за тобой? Нихуя… хотя ты и сама знаешь. Бежать некуда, сестрица. Никому из нас.
Над огнём танцевали уже целые снопы искр, завивались в спирали, а в неприкрытую рваной майкой спину от подножия валуна влажно смотрела тёмная тень. Мэл ёжилась и молчала, следила только, как медленно сужается полоска света на горизонте.
– Рассказать, что ждёт у Хойта? – Так не получив ответа, бросил зло Ваас: – Тебя выебут так же, как эту жалкую блядь, не в буквальном смысле. Не-не-не, наш мистер Хойт по части мозга. Ты сдохнешь ещё быстрее, чем я от шмали…
Последние слова потерялись в потрескивании и писке сучьев, а может, это у Мэл зашумело в голове. Ваас снова протягивал косяк, потушенный было и только что ловко подкуренный от горящей ветки. Светлая полоса на западе сделалась не толще нитки, а потом схлопнулась совсем – точно закрылась автоматическая дверь к выходу.
Мэл протянула руку и соприкоснулась с мозолистой ладонью в заскорузлой грязной повязке. Пальцы, будто отдельно от тела принимая немое приглашение, сами собой сомкнулись на дымящей приторным бумажной палочке.
Глава 27
— Ты сдохнешь ещё быстрее…
– Мэл, послушай… Ты не можешь себе позволить обойтись без болеутоляющих. Пока не можешь. Я не могу разрешить тебе каждый вечер умирать от боли… – Сид едва шевелит губами. Его лицо причудливо размывается – в насыщенном парами растений воздухе гидропонной теплицы рукой доктора прямо сейчас распыляется какая-то смесь. Мэл не хочет знать, какая. Мэл разглядывает зелёные листья, вытянутые, с зубчиками.
– Это на всякий случай, Мэл, — поймав её взгляд, доктор грустно улыбается. — Cánnabis может быть настоящим спасением, если плохо воспринимаешь сильные препараты. Способ древний, но действенный.
— Предлагаешь перейти на этот «салат»? – она вкладывает в ответную ухмылку весь свой скепсис. Чувствует, как саднит скривленный рот – примерно в то время, которое хронометры станции определяют как «вечер», на губах появляются новые прокусы. Именно тогда в жилых апартаментах хозяйки комплекса Мэл вытянется на кушетке, прямая, как мумия в саркофаге, — потому что в другой позе вытерпеть это совсем невозможно. Будет смаргивать непроизвольные слёзы, с нервными всхлипами вздрагивать от прохладной влаги, когда боль немного отпустит. Потом слизывать сплошную пекучую соль – передышки всегда коротки. Вместе с новой волной приступа всегда является Сид.
— Сейчас, сейчас… — непрерывно бормочет доктор. Мэл не может понять, почему её каждый раз раздражает его мягкий ласковый голос. Во время приступа восприятие молчит, а после – просто не до этого.
Сид в несколько секунд дезинфицирует руки, потом берётся за инъектор. Прибор собирается почти как пистолет; щелчки, с которыми на место становится сначала насадка, совместимая с катетером на затылке пациентки, а потом и ёмкость с препаратом, то разрывают череп резкостью, то глохнут совсем. Доктор что-то успокаивающе шепчет, пока вдоль спины Мэл растекается жидкий огонь. За мгновение-другое жар охватывает тело полностью, потом спадает волнами. Последняя волна приносит почти блаженство. Истому и что-то, близкое к эйфории.
– Лучше? -- Сид улыбается, щурясь, отчего морщинки в уголках его глаз собираются лапками. Мэл не понимает, почему каждый раз смотрит на эти лапки с застрявшим под грудью комком отвращения. Причину невозможно осмыслить, она глубоко скрыта где-то в мозгу доктора, а дружеская забота запятнана чем-то, похожим на прожилки грязи в чистой воде.
«Действие большинства современных препаратов, купирующих боль, слабо отражается на функционировании мозга. Сознание абсолютно прояснится уже через десяток минут», – Мэл хорошо помнила слова лечащего врача при своей выписке из госпиталя. Сонное равнодушие, заполонявшее мозг после инъекций Сида, стряхнуть было непросто, а на смену равнодушию приходила холодная, расчётливая злость. Мэл всегда списывала этот эффект на усталость. От людей, среди которых не найти ни одного близкого и родного. От станции. От жизни.
– Ты сдохнешь ещё быстрее, чем я от шмали… – Мэл повторила эти слова про себя, покосившись на Вааса. Тот ухмылялся – молча, проявляя небывалое терпение. Ждал, когда «добыча» перестанет ловить случайные облачка дурмана, поднесёт самокрутку ко рту и вдохнёт полной грудью. А Мэл всё вертела тлеющий косяк в пальцах.
– Идиотка, – пробормотала Мэл сквозь зубы. Дурная травяная сладость тонкой струйкой поднималась от косяка и немного скрадывала стынущую во рту вязкую горечь. Чёртова дура, надо же было забыть очевидную истину: тех, кому можно верить, больше нет. Совсем. Нигде. А здесь – здесь только Хойт, которому её способности нужны не больше функций полезного устройства. Любое устройство рано или поздно изнашивается, быстрее всего, если владелец заставляет его работать без передышки.