Нет. Что-то не так.
- У нас с мамой было припрятано немножко денег, - улыбнулась Винка, - мы решили, что лучше всего будет помочь бедным в такое тяжелое время. Ну а мы вполне можем подтянуть пояса до лета...
Спокойно, Рауха, спокойно... Головы на плечах нет ни у Винки, ни у ее благообразной мамочки. Ничего нового. Да, на эти деньги можно было бы неделю продержаться на похлебке... Да, может, и не пришлось бы выменивать ценности. Глубокий вдох. Что же не так?
- Скажи мне, святоша ты моя... На что нам есть до лета?
- Я продам на ярмарке вышивку, которую мы с мамочкой за зиму сделали! Можем снова сдать твою комнату, и в торговой комнате еще лавки поставим. На ярмарку столько народу приедет, всем ведь нужен будет ночлег... И еще...
- Комнату мою сдать, значит? Как два года назад?
Винка замолчала. Как же легко ее заткнуть любой неприятной темой...
- Кстати, где она, мать твоя?
- В храме помогает, там очень много нужно сделать для вечерней службы. Между прочим, она за тебя молится.
Молится она... Я только сейчас заметила неаккуратно вырезанный на булках храмовый знак, похожий на птичью лапку с пятью пальцами, на деле символизирующую восходящее солнце и отблеск лучей на воде. Аппетита это мне не поубавило.
Винка продолжила.
- Да, мы уже с утра отнесли первоцветы и украсили крыльцо храма. Может, сходим вместе, посмотришь? Отнесем булки и помолимся, только ты оденься поприличней. Ты ведь даже не была там ни разу. Я знаю, что твой народ верит в другого бога... - она поджала губы, как будто ей даже сама мысль была противна, но тут же улыбнулась, - но ты только послушай Наставника!
Я рассеянно кивнула, продолжая обшаривать кухню глазами. Чувство неправильности происходящего меня не оставляло.
Что же не так?
Вот сестра - сама чистота и невинность, хоть сейчас в послушницы. Золотистые косы чуть ниже плеч упрятаны под белый платок, серые глаза (немного маловаты для ее круглой щекастой физиономии) внимательно разглядывают стол и противень. Винка загибает измазанные пальцы и шевелит губами, подсчитывая оставшиеся - кажется, она заметила, что осталось “несчастливое” количество.
Вот оно. Пальцы. Ярко-ярко синие разводы - уже поблекшие на подушечках, более четкие на тыльной стороне ладоней.
- Первоцветы? - Мой голос, кажется, дрожит. Я ссыпала булки в корзину и встала со стола. Винка пыталась что-то возразить, но я уже не слушала.
Потому что я знала, что это за синие следы. И я знала, что то, что я собиралась сделать, называется предательством родины.
Я вышла из кухни с корзиной булочек, пытаясь на ходу отряхнуть юбку от муки и морально готовясь к восхождению на второй этаж.
***
...Сколько я себя помню, столько и продолжалась вражда между Ист и Ястрадом, а проследить полную историю этой вялой войны можно было лет на триста назад.
Ист расположен над Ястрадом, и граница иногда проходила по Литечскому проливу между двумя континентами, а иногда - по реке Ленивке, что текла северней. Не большой, но и не маленький кусок земли между рекой и проливом прежде переходил в руки то одной, то другой страны, и каждая стремилась стереть с него любые воспоминания о предыдущем “оккупанте”. Как я помнила из уроков истории, которые в Ястраде были обязательными, сорок два года назад было установлено очередное перемирие, по которому Ястрад получал спорную территорию. Двадцать один год назад в селении Травячки, расположенном на одном из южных притоков Ленивки, родилась я.
Через шестнадцать лет после моего рождения перемирие было нарушено. Сначала мы думали, что это очередная небольшая стычка, одна из тех, что редко продвигались дальше приграничных поселков, но спустя несколько дней после начала наступления в Травячки ворвались солдаты. Это случилось настолько внезапно, что мы с мамой сдуру попытались спрятаться на втором этаже под кроватью, хотя бежать-то все равно было некуда, да и защитить нас было некому. Уже через несколько минут нас грубо вытащила на свет крепкая мужская рука, и моя мать прижала ладони ко рту, узнав своего старого знакомого. Узнала его и я - он захаживал, бывало, к нам - правда, без формы и не такой грязнющий. Это был рядовой южного истского подразделения Энке, и улыбка его была более чем неуместной.
И тогда во внезапно наступившей тишине прозвучал вопрос, решивший нашу судьбу на ближайшие годы.