Несколько раз ей удавалось собраться с мыслями и пожаловаться на отсутствие памяти и утрату ориентации, на что ей возразили, что это как раз и есть симптомы сотрясения мозга. Старайтесь как можно больше спать, принимайте лекарство, и все будет в порядке, уверяли ее.
Подозрение, что утрата ориентации вызывается таблетками, возникло не сразу. Хотя, казалось, прошли недели, прежде чем она собралась с силами, тем не менее она все-таки решила подвергнуть себя проверке. Вместо того чтобы покорно проглотить очередную порцию таблеток, она запихала их под язык, а затем, притворившись, будто захлебнулась водой, которой запивала таблетки, выплюнула их в бумажную салфетку и спрятала под подушку.
Она легла и, прикрыв глаза, стала ждать, что будет дальше.
Сначала все было по-прежнему. Тела своего она не чувствовала и плавала где-то во вселенной - в той вселенной, где время шло иначе, чем в остальном мире, и где дважды два не равнялось четырем.
Но вдруг она заметила, что у нее снова появилось тело.
В голове прояснилось, она впервые как следует разглядела свою палату небольшую, белую, освещенную лампами дневного света. Помимо кровати, в комнате был шкафчик, штатив с капельницей и два складных стула. На противоположной стене висела старинная на вид литография с изображением здания парламента, а окна были зашторены темно-синей тканью. Хотя, как ей сказали, она лежит в частной лечебнице при больнице св. Стефана, в палате почему-то не было ни телевизора, ни радио, ни телефона, ни зеркала, ни часов. Не было и лампы возле кровати. И что самое удивительное - не было цветов. Даже если Майклу не разрешалось ее навещать, цветы он бы прислал - в этом она не сомневалась.
И вдруг ее осенила страшная мысль: она не упала с лестницы, а попала в автомобильную аварию, в которой погиб Майкл. Вот почему он не приходит и не присылает цветов. Он умер, а ей решили не говорить об этом, пока она не поправится.
Нет, все это чушь. Ведь если не Майкл поместил ее в эту частную лечебницу, тогда кто? И если они попали в аварию, то почему же она почти не пострадала? Ничего не понимая, Клэр сбросила с себя простыню и приподняла подол белой сорочки. Нигде ни синяка, ни царапины. Она изогнулась, стараясь увидеть себя со спины. Тоже ничего.
А если сломана нога, вдруг подумалось ей, то где же гипс?
Она осторожно вытащила ногу из люльки и принялась ее ощупывать. Никакого перелома.
Может, она так долго пролежала в больнице, что кость уже срослась? Но в таком случае почему нога до сих пор на подвеске?
И тут она заметила, что на ногах у нее нет ни единого волоска. Ей сделали эпиляцию? В больнице? Весьма сомнительно. Значит, она пробыла здесь самое большее несколько дней.
Нет, что-то тут не так, явно не так. Если она провела в больнице всего несколько дней, значит, нога у нее не была сломана.
Может, ее с кем-нибудь спутали? С женщиной, которую зовут так же и которая на самом деле сломала ногу? Такое случается, поскольку общественное здравоохранение пребывает в весьма плачевном состоянии.
Клэр встала с постели и принялась искать звонок, чтобы вызвать сестру, но ничего не нашла. Шлепая босыми ногами по крытому линолеумом полу, она подошла к двери и подергала за ручку. Дверь была заперта. Она начала стучать, но стеганая обивка двери заглушала все звуки.
Клэр огляделась в отчаянии, не зная, что предпринять. Окно! Может, рядом с окном есть пожарная лестница? Она подбежала к окну и подняла штору.
Она думала, что увидит хаос закопченных домишек и лавчонок, что толпились по обе стороны Фулэм-роуд, зажженные уличные фонари, легковые машины и такси, а то и автобусы, если еще не очень поздно.
А вместо этого увидела пальмы и цветы, розовый песок и искрящееся на солнце ярко-синее море.
Клэр вскрикнула, и туча птиц ослепительной окраски сорвалась с верхушек пальм и устремилась в безоблачное небо.
9
Девятнадцатого августа в половине седьмого вечера Майкл Фицпатрик вернулся домой. Когда он восемь дней назад говорил с Клэр по телефону, она сказала ему, что вот-вот начнет работать с фотографами - предстоит сделать снимки для рождественского каталога, макет которого она подготовила. С тех пор он звонил еще несколько раз, но к телефону никто не подходил. Его это не очень удивило, как не удивился он и тому, что она не встретила его в аэропорту. В посланной им телеграмме было сказано, что он лишь надеется прибыть рейсом, вылетающим из Белфаста в 4.30.
Он вытащил ключи и начал отпирать входную дверь. Как хорошо вернуться домой! В редакции его ждут только в понедельник, а Клэр обещала, что к его возвращению она закончит свою работу. Они выпьют по стаканчику, обсудят события, происшедшие в его отсутствие, а потом поедут ужинать в ее любимый ресторан. На обратном пути они заглянут в один из кабачков на реке возле Бэттерси-бридж и большую часть ночи будут наслаждаться любовью.
- Клэр! - позвал он, толкнув дверь плечом. - Клэр, родная, это я... Он умолк. Прихожая была завалена газетами и письмами.
Им овладело недоброе предчувствие. Поставив чемодан, он вошел в гостиную.
- Клэр?
Тоненькой струйкой лилась вода на кухне - и всё; кругом царила тишина, даже воздух в комнате был неподвижен и безжизнен, точно в склепе. Часы стояли, цветы в горшках уже начали увядать.
И тут на столе он увидел конверт, прислоненный к вазе с подгнившими фруктами.
Что-то случилось. Он взял конверт, поднял к свету, секунду смотрел на него, потом надорвал и развернул лежавший в нем листок бумаги.
Что-то случилось действительно нехорошее, очень нехорошее. Письма к нему Клэр обычно писала от руки, да еще сопровождала забавными рисунками. А это напечатано на машинке, и рисунков никаких нет. Больше всего его испугало то, что письмо начиналось одним словом: "Майк!"
Он принялся читать.
"Прости меня, что я так поступаю, но я решила уехать, побыть некоторое время одна и обо всем как следует подумать.