Нортон вышел в Палм-Спрингсе из аэропорта в прохладу раннего вечера, когда оранжевое солнце скрывалось за горами. В город он поехал на такси и едва зарегистрировался в отеле «Каньон», как заметил в похожем на каньон вестибюле невысокую девушку с сильным загаром, ярко накрашенными губами, растрепанной прической и почти сразу же вспомнил ее имя.
– Пенни! Помнишь меня?
Девушка взглянула на него, замедлила шаг, остановилась. Глаза ее были широко раскрыты, но ничего не выражали. Она хотела было состроить профессиональную улыбку стюардессы, но узнала его, и на ее лукавом личике появилась настоящая улыбка.
– Тебя зовут… Бен! Славный юрист. Мы вместе ходили на матч «Краснокожих».
Она восторженно засмеялась и, привстав на цыпочки, чмокнула его в щеку. Пенни встречалась с другом Нортона, внештатным фотографом, и они несколько раз бывали вместе. Друг утверждал, что встречаться стоит только со стюардессами, потому что их неограниченные летные привилегии давали им возможность видеться в Париже, Буэнос-Айресе или Стамбуле, куда бы его ни забросили дела.
– Как там в дружелюбных небесах? – спросил Нортон.
– Враждебных, – ответила Пенни и хихикнула. – У моей подруги шляпная булавка почти в два фута длиной, и она клянется, что всадит ее в глаз первому же, кто погладит ее по заду.
Нортон содрогнулся.
– Может, выпьем? – предложил он.
Пенни оттопырила губы и взглянула на часики.
– Время у меня, похоже, есть. Я еду на вечеринку, но до полуночи там ничего особенного не будет. Так что пошли.
Усмехнувшись, она взяла Нортона под руку, он повел ее по длинному вестибюлю, следуя указателям, обещавшим где-то вдалеке бар. Наконец они добрались до него. Бар оказался большим, темным и элегантным, с одной стороны была оркестровая площадка, с другой – окна, выходящие на плавательный бассейн. Ярко накрашенная официантка принесла джин с тоником, и Пенни подалась к Нортону, ее лукавое лицо горело любопытством.
– Я прилетела на вечеринку, – сказала она. – А ты?
– Так, по одному делу, – ответил он в максимально скрытной манере вашингтонских юристов. Возможность ссылаться на секреты была одним из достоинств этой профессии.
– Бывал раньше в Палм-Спрингсе?
– Нет, никогда.
– Нравится он тебе?
– Не знаю, – признался Нортон. – Какой-то невероятный. Небо слишком уж голубое. Горы кажутся ненастоящими. Словно бы попал на самую большую в мире съемочную площадку.
– Он ненастоящий, – сказала Пенни. – Поэтому такой чистый. Люди здесь настолько богаты, что не хотят ничего настоящего.
– Расскажи мне, что у вас будет за вечеринка.
– Ладно, – сказала она, чуть поколебавшись. – Дело в том, что я знакома с человеком, на которого деньги сыплются, как на других неприятности, и вечеринки он закатывает совершенно баснословные, на них ездят все, дом у него просто невероятный, там можно получить все, что пожелаешь. То есть, если хочешь посмотреть петушиные бои, выпить очень старого вина или посмотреть какой-нибудь особенный фильм, нужно только попросить. Когда я была там, кто-то захотел посмотреть Дамбо[3], и тут же все стали смотреть этого летающего слона.
– Твой знакомый случайно не Джефф Филдс? Пенни нахмурилась, напомнив тем самым Нортону, какая мелкая сошка вашингтонский юрист по сравнению с киноактером, который может устроить бой петухов или показать на экране Дамбо.
– Да, – ответила она неохотно, – но говорить об этом я в общем-то не должна. Он, понимаешь, очень беспокоится за свою репутацию.
– Ничего, – сказал Нортон. – Я знаю Джеффа. Мы встречались во время избирательной кампании. Я тогда был сотрудником Уитмора.
– Кроме шуток?
– Кроме шуток. Собственно, я должен повидать его, пока буду здесь. Возможно, президент сделает его председателем совета искусств.
– Как славно! – воскликнула Пенни. – Джефф уже знает?
– Пока нет. Не говори ему ничего. Я созвонюсь с ним завтра. Пенни надула губы и насупилась.
– У тебя может ничего не выйти, – сказала она. – Видишь ли, после вечеринки ему будет не до политических разговоров. Может, тебе поехать со мной и поговорить с ним, пока, сам понимаешь, все не закосеют?