– Что за чертовщина? – запротестовал Нортон. – Чего им нужно? И почему не позвонили сюда?
– Насколько я понял, звонит президент и хочет говорить по надежному телефону – на базе телефон надежен, а мой нет.
– Значит, ты едешь?
– А как же иначе?
– Джефф, даже если это президент, что бы он ни сказал, ничего не может измениться.
– Видимо, нет. Но поговорить с ним хотя бы из вежливости надо.
– Да, конечно, – подтвердил Нортон. – Только не поддавайся на уловки. Твоя позиция очень проста: ты намерен рассказать правду. Не слушай всякую чушь, будто западная цивилизация рухнет, если Уитмор окажется замешанным в скандале. Это их проблема.
– Да, пожалуй, – неуверенно проговорил актер.
– Вот еще что, – сказал Нортон. – Кажется, сейчас я туго соображаю, но почему именно в это время?
– Единственное, что можно предположить: после того, как я поговорил со своим адвокатом, он в Лос-Анджелесе, и с моим человеком в Вашингтоне, кто-то из них позвонил в Белый дом и донес о моих намерениях. Это – самое скверное, Бен. Все карты у них в руках. Что бы ты ни делал, они на шаг впереди тебя.
– Оставь такие мысли. Не поддавайся этим прохвостам.
– Слушай, меня ведь ждут. До базы минут двадцать езды. Хочешь поехать со мной? Нортон развел руками.
– Не знаю. Ну, поедем.
– Думаю, нас пропустят вдвоем, – сказал Филдс. – Там какой-то центр связи. Совершенно секретный. Пошли, поедем на «ягуаре».
Они пошли к желтому «ягуару», потом Нортон остановился.
– Джефф, я не успел позавтракать и, если ты не против, останусь и выпью кофе.
– Как хочешь, – ответил актер. – Все, что тебе нужно, на кухне. Можешь сделать и «кровавую Мери».
– Обойдусь кофе и яйцами, – ответил Нортон.
– Ладно, где-то через час я вернусь. Не унывай. Актер усмехнулся, легко подбежал к «ягуару» и грациозно влез на сиденье. Мотор завелся сразу же и негромко урчал, пока Филдс затягивал привязной ремень. Нортон смотрел со ступеней, улыбаясь картине перед собой: безупречный профиль актера, четкие очертания машины, свежеполитый, искрящийся под утренним солнцем газон, это был миг почти совершенной красоты – и вдруг он взорвался столбом пламени. Нортона сшибло с ног. По всему фасаду особняка вылетели стекла. Над газоном поднялась туча дыма. Желтый «ягуар» превратился в груду обгорелого, искореженного металла, над ним плясали языки огня. Стоявший в воротах охранник что то крикнул и побежал к «ягуару». Нортон поднялся и побежал тоже, потом, заметив на дорожке что-то розовато-белое, остановился. Наклонясь, увидел, что это большой палец. Нортон отвернулся, и его вырвало на клумбу. Потом он заставил себя войти в дом и позвонить в полицию.
Полицейские Палм-Спрингса отпустили Нортона только во второй половине дня. Он сказал им, что приехал к Филдсу поговорить насчет работы. Упомянул и о загадочном звонке с армейской базы. Перед его уходом из отделения полицейские установили по крайней мере один факт: никто из Белого дома не звонил на базу и никто с базы не звонил Филдсу.
Приехав в аэропорт, Нортон еще не оправился от потрясения, но некоторые факты стали складываться в картину. Бомбу подложили ночью, охранник Филдса показал, что вечером ездил на «ягуаре». Значит, убийца как-то прознал, что Филдс намерен рассказать правду о смерти Донны. Как? Может, актер обращался за советом не к тому, к кому следовало? И кто этот таинственный вашингтонский человек? Или, может, его телефон прослушивался? Так или иначе, это стало известно, кто-то тайком явился и установил бомбу. А потом в девять, как раз когда Нортон должен был приехать, раздался обманный телефонный звонок, рассчитанный на то, что Филдс бросит все и сядет в «ягуар».
Нортон поднимался в самолет потрясенным и ошеломленным. Убийство Донны могло быть непредумышленным. Смерть сенатора Нолана могла быть случайной. Но убийство Филдса было тщательно продуманным преступлением. И еще: чем больше он думал над этим, тем больше убеждался, что убийца хотел разнести на куски и его вместе с несчастным актером.
26
Нортон вылез из такси на широкой бетонной площадке перед зданием федерального суда и зашлепал по лужам. Дождь хлестал по голове и плечам. Почувствовав, что ноги промокли, он пожалел, что не надел плащ, но в Вашингтоне он никогда не обращал внимания на погоду. Не то что раньше в Северной Каролине. Там дождь означал, что пикники и поездки за сеном отменяются, бейсбольные матчи откладываются, в футбол придется играть на грязном поле; и вечерами он смотрел в небо, чтобы узнать, какую угрозу готовят стихии его молодой жизни. Но Вашингтон – другое дело. Нортон считал его городом без погоды. Вместо нее в Вашингтоне были настроения, а политические комментаторы были его подлинными синоптиками. Сегодня настроение Вашингтона спокойное. Сегодня настроение Вашингтона напряженное. Сегодня настроение Вашингтона пессимистическое. Над городом, где теперь жил Нортон, вместо грозовых туч и знойного марева плыли настроения. Климат здесь был политическим, и барометр все время падал.
Забежав в здание суда, Нортон спросил у охранника, где кабинет Фрэнка Кифнера. Ответить на этот вопрос было не так уж легко. Кифнер менял кабинеты, как змея кожу, и каждый новый оказывался больше, внушительнее предыдущего. Начинал Кифнер чиновником в Верховном суде, потом стал юридическим советником сенатора, следователем при разборе уотергейтского дела, помощником прокурора и вот теперь – прокурором округа Колумбия. Но предела отнюдь не достиг. Амбиции у Кифнера были под стать способностям. Впереди его ждала частная юридическая практика, а потом, возможно, политическое поприще. Занятное продвижение – в этом году создать себе имя, сажая людей в тюрьму, в будущем сделать себе состояние, спасая людей от тюрьмы, потом стать судьей, где можно делать и то и другое, или заняться политикой, где можно устанавливать правила игры.