– Люди забывчивы.
– Только если позволяешь им забывать, – сказал судья. – Собственно говоря, Бен, я сегодня хотел обсудить с тобой одно политическое дело.
Нортон молча кивнул. Решил не спорить; если судья станет настаивать, он войдет в этот комитет. Занят у него будет лишь один вечер в месяц, а собрания бывают потешнее любой телепередачи.
– Боюсь, начать придется со скверных новостей, – сказал судья Харпер. – Джон Флэгг очень болен. Я разговаривал с ним вчера. Переизбрать его в этом году нет никакой возможности.
– Жаль, – сказал Нортон. – Хороший был конгрессмен.
– Да, конечно, – сказал судья. – Но теперь те из нас, кому небезразличны партийные дела, должны подыскать кандидата ему на смену.
Нортон рассмеялся.
– Судья, когда я последний раз выглядывал в окно, на ступенях здания суда стояло трое или четверо молодых юристов, полагаю, любой из них согласится баллотироваться. И кое-кто окажется неплох.
– Неплох – этого нам мало, Бен. Нам нужен человек, который будет служить в Вашингтоне безупречно, добьется превосходства и, возможно, при удобном случае станет сенатором. Кажется, я знаю, кто нам нужен. Единственная задача – убедить его, потому что иногда он бывает упрям.
– Не сомневаюсь, что убедите, – сказал Нортон. – Кто же этот счастливчик?
– Ты.
– Что? – Нортон чуть не свалился со стула.
– Можешь не давать сейчас ответа, Бен.
– Я потрясен, судья. Я не кандидат даже в собаколовы, тем более в конгресс. И не так уж хорошо известен. Вернулся я меньше года назад.
– Ерунда. Ты один из самых известных людей в этой части штата. Многие помнят тебя еще школьником, и, конечно, недавняя слава напомнила им о твоем существовании. У меня нет ни малейшего сомнения, что тебя выдвинут и изберут. Вот только беспокоюсь, не будешь ли ты упрямиться.
– Может, и буду, судья. Мне нравится дома. Темп здесь помедленнее, чем в Вашингтоне, но жизнь хорошая. Вашингтон мне что-то не по душе.
– Это понятно, – сказал старик. – Но мы говорим о твоем возвращении туда в качестве конгрессмена. Независимого человека. И трудно предсказать, куда может привести эта дорога. Ты баловень судьбы, Бен.
Нортон в нерешительности покачал головой.
– Я поговорю с Энни, – сказал он. – И завтра дам ответ. Полчаса спустя Нортон вышел из своей конторы и стал огибать площадь. Миновал Национальный фермерско-торговый банк округа Вене, где лежала закладная на его новый дом, кафе «Белый дворец», где обедал за доллар двадцать пять центов с другими юристами, когда не ходил обедать домой, аптеку дока Хейса, одно из немногих оставшихся в мире мест, где можно было получить настоящее солодовое молоко, миновал заколоченный досками кинотеатр «Риальто», где в детстве смотрел по субботам Роя Роджерса, Джона Уэйна, Эббота и Костелло. Потом свернул на Оук-стрит и пошел мимо изящных викторианских домов с длинными верандами и громадными старыми деревьями, затеняющими их от солнца. В дни его юности на Оук-стрит жили городские лидеры – врач, банкир, три адвоката, судья Харпер, и Нортон летом стриг у них газоны, подрабатывая на карманные расходы.
Энни сидела за кухонным столом, уставясь на пишущую машинку. Нортон нагнулся и поцеловал ее.
– Как движется великий американский роман? – спросил он.
– Медленно, – сказала она. – Полдня ставлю запятую, потом полдня убираю ее.
Нортон засмеялся.
– Хорошо сказано.
– Знаю. Это Оскар Уайльд. Какие новости у тебя?
– Почти никаких. В школе просят, чтобы я выступил по случаю выпуска.
– Пойдешь?
– Наверно. От других выступлений я отказывался, но это моя альма-матер. Есть что-нибудь пожевать?
– Есть вчерашний цыпленок. Могу приготовить салат.
– Отлично, – сказал Нортон. Энни вышла за свежим салатом и шпинатом, а он тем временем накрыл стол, вынул цыпленка и налил обоим по стакану молока.
– В салате опять завелись жучки, – объявила, возвратясь, Энни.
– Кстати, о жучках, – сказал Нортон. – Сегодня утром звонил Гейб Пинкус. Из Сингапура.
– Нашел он, что хотел?
– Пытался. Во всяком случае, он напал на горячий след досье Гувера и хотел посоветоваться со мной по поводу теории, что его похитил бывший партнер Уита Стоуна. Я сказал, что теория его нелепа, и теперь он считает меня участником заговора. В будущем месяце он может приехать к нам.
– Я на порог его не пущу.
– Он сочтет тебя антисемиткой. Слушай, съешь последнюю цыплячью ножку?
– Ешь сам.
– Спасибо. – Он взял ножку, откусил и отложил ее. – Послушай, Энни, сегодня у меня было серьезное дело. Судья Харпер нанес мне визит. Сказал, что конгрессмен Флэгг болен и больше не будет баллотироваться. А потом предложил баллотироваться мне. Он считает, что я могу победить.
Энни выронила вилку и уставилась на мужа.
– Что ты ему ответил?
– Что мне нужно подумать и поговорить с тобой.
– И что ты надумал?
– Пока не знаю. Я еще не опомнился.
– Но тебе этого хочется?
– Конечно, кто бы не хотел. Только…
– Что только?
– Я подумал, что мы решим это по-своему. Не станем участвовать в этих крысиных гонках. Будем жить спокойно. Это не так уж плохо. Может, здесь и скучновато, но развлечений у нас было достаточно, правда?