Но все-таки самую малость, на какое-то мгновенье, обнажилось то, что должно быть скрыто от чужих глаз. И тот, кто с такой жадностью и завидным терпением ловил этот момент, увидел чуть-чуть больше, чем было дозволено посторонним.
Лихая музыка закончилась как-то резко, вдруг, сменившись плавным течением меланхоличного танго. Ира и опомниться не успела, как ее подхватили чьи-то уверенные, сильные руки и настойчиво повели вглубь зала под не слишком стройную музыку сборного оркестра профессиональных халтурщиков.
Чьи-то? Конечно, это были руки Вадима. Несмотря на стойкую к нему неприязнь, Ирина вынуждена была признать, что партнер он замечательный и танцевать с ним доставляет ей не только эстетическое, но и в некотором роде физическое удовольствие.
Она давно не танцевала. Даже и припомнить не могла, где и когда делала это в последний раз. Наверное, год назад, на такой же новогодней вечеринке. Но тогда она танцевала не с Вадимом. И, видимо, не так мастерски вел ее давешний партнер, коль она и не припомнит, с кем танцевала.
Этот же танец забыть будет трудно… А может, она все усложняет, а на самом деле ничего такого и нет, просто шампанское ударило в голову на голодный желудок?
Танцы сменялись застольем, застолье — танцами. И всегда рядом с Ириной оказывался Черкасов. Она уже забыла, что он ей глубоко антипатичен. Напротив, сейчас, под воздействием шампанского и праздничного настроения, он казался ей вполне приятным мальчиком.
Да-да, периодически одергивала сама себя. Именно мальчиком: ведь разница в возрасте шестнадцать лет, и с этим нельзя не считаться.
Но не замуж же она за него собралась, верно? А для танцев разница в возрасте не страшна.
Шампанское текло рекой, холодные закуски сменялись горячими. Однако, несмотря на то, что пообедать сегодня не удалось, Ира почти не ела. Впрочем, ничего особенного это не означало: выпив, Ирина обычно все внимание уделяла общению, и как-то само собою выходило, что на закусывание элементарно не хватало времени.
Пришел тот момент, когда организм просемафорил: неправильно ты себя ведешь, дорогая, обо мне ведь надо заботиться, а то накажу серьезно, по-взрослому. Это было лишь предостережение: горячая волна поднялась к самому горлу, стало неимоверно душно, воздуха катастрофически не хватало. Внимательный поклонник уловил перемены в ее лице, подхватил под руку и повел в направлении небольшого круглого балкончика, к спасительному свежему воздуху. Ирина и не думала сопротивляться.
Балкончик, хоть и маленький, но выглядел весьма живописно: несколько чугунных витых колонн, расцветающих вверху раскидистыми ветвями. Будто и не балкончик это вовсе, а приватная беседка, укрывающая влюбленных где-нибудь в парке.
Глотнув морозного воздуха, Ира взглянула на Черкасова с благодарностью: спасибо, малыш, все правильно сообразил, именно это ей сейчас и было нужно. Вот только холодно, а она в открытом платье, защищенная от мороза лишь нежным шифоновым флером. Но разве ж это защита?
Она лишь подумала об этом, не произнеся ни слова. Но Вадим то ли прочел это в ее глазах, то ли сам догадался — снял пиджак, накинул на плечи замерзшей дамы, и стянул лацканы, укутывая ее от декабрьского морозца. Так и застыли, будто ледяная композиция: почти вплотную друг к другу, его руки придерживают пиджак практически на ее груди, не переходя при этом граней дозволенного.
И — глаза в глаза. Никаких слов, никаких мыслей. Только глаза в глаза, почти впритык. Почти поцелуй, но еще не он. Оба хотят, но оба понимают, что нет, нельзя: любое дальнейшее движение — шаг за грань дозволенного. Потому и замерли в нелепой позе, не в силах оторваться друг от друга.
Долго стояли, не слыша музыки в зале, не замечая праздничных фейерверков за стеклом, бликов фотовспышек. Близко, рядышком, едва удерживаясь на грани, и чуть не теряя сознания от предчувствия запретного поцелуя.
Она сто лет не целовалась. Вернее, двадцать. Почти двадцать. А это фактически то же, что сто.
Поцелуи родного, как часть самой себя, Сергея уже давно перестали ввергать в пучину страсти, а потому не в счет. Оказывается, поцелуи любимого человека могут стать обыденностью. Могут…
Ира наслаждалась давно забытым чувством, когда что-то поднимается из самых низких глубин организма и застывает комком в горле. Когда горячая волна, не стынущая на морозе, распирает грудь, затрудняя дыхание.
Наслаждалась, прекрасно понимая, что продолжения не будет — продолжение невозможно. Даже невинный поцелуй она никогда не сможет себе позволить. Только ожидание. Только ощущение чего-то запретного, не больше.
В эту минуту она не удивлялась, почему так приятно стоять здесь, в чугунном зимнем саду, рядом с этим мальчишкой, который моложе ее, страшно сказать, на невероятных шестнадцать лет, на целую вечность. С тем, кто был противен до омерзения еще несколько часов назад…
А совсем рядом, за стеклом, стояла Ларочка Трегубович. Стояла долго, не отводя глаз от парочки в беседке. Хищно улыбалась каким-то одной ей ведомым мыслям.
***
— Я будто сошла с ума. Или это была не я? Не помню… Нет, я не была пьяна. Списывать все на алкоголь слишком банально. Не знаю, что это было. Что-то легкое, мимолетное. Знаю одно — я ни за что не допустила бы продолжения. Просто на короткое мгновение я превратилась в девочку, стоящую на пороге первого в своей жизни любовного переживания.
Собеседница тактично молчала. Ира была благодарна ей за это.
***
Николай Черкасов, бравый лейтенант, слова своего не сдержал.
Не мог он забыть о том, что видел собственными глазами, в чем лично принимал участие. А потому денно и нощно рассказывал супруге, кто она есть на самом деле.
То, что жена его ни кто иная, как шлюха, унижало его достоинство. Ее — офицерскую жену! — имели все, кому не лень, и имели так, как подсказывала каждому его извращенная фантазия.
С другой стороны, память предательски часто возвращалась к дикой той оргии, когда к нескончаемому своему ужасу имел возможность воочию убедиться в том, что все пошлые россказни про любимую певицу — истина.
Та ночь шокировала его. Нет, не шокировала. Изменила. До этого Николай был, может, и несколько чопорным, но романтиком. Та ночь превратила его в неисправимого циника.
Паулина Видовская была его кумиром, маленькой недоступной звездочкой, сияющей ярким чистым светом из заоблачного своего далёка. Когда до него стали доходить нехорошие сплетни о ней — он отказывался верить. Быть не может, чтобы Паулина, безупречная в своей юности красавица, на деле оказалась ничтожеством, не стоящим и копейки.
Однако правда жизни оказалась слишком жестокой: грязные сплетни базировались на железобетонном фундаменте. Николай лично убедился в этом. Он не только видел все — он принимал участие в одной из оргий Паулины.
Это стало самой отвратительной его ночью. И в то же время самой восхитительной — как бы ни было стыдно ему в этом признаться. Восхитительной настолько, что, невзирая на грязь и мерзость, он понял: без этой безупречной красавицы, без юной чистоты — как ему когда-то казалось — существование его теперь будет лишено смысла. Бесспорная шлюха, Паулина показала ему жизнь с какой-то новой стороны. Со стороны отвратительной, но имеющей ни с чем не сравнимую сладость. Тошнотворную, смрадную сладость. Кто бы мог подумать, что грязь может быть привлекательной? Кто бы мог подумать, что высшее удовольствие может таиться в самых низменных страстях?
Он до конца жизни не забудет ощущение смертельной ревности и вместе с тем безудержного восторга, когда его звездочка 'блистала' в компании восьмерых охочих до дармовых женских ласк мужиков. Не забудет нетерпения, с которым ожидал своей очереди. Не забудет эйфории вседозволенности, когда впервые почувствовал себя властелином далекой и, казалось бы, недоступной звезды.