Не забудет. Больше того — он никогда не откажется от этой вседозволенности, от власти над нею. Единственное, что он изменит раз и навсегда — это коллективизм. Звезда, пусть уже не такая далекая, пусть слишком доступная и уж совсем не чистая, будет принадлежать ему безраздельно. Ему одному. Ему, Николаю Черкасову.
Он добился цели. Он женился на ней. Он стал ее полновластным хозяином. Хозяином звезды и шлюхи.
Но победа оказалась пирровой: с ним, законным мужем, Паулина была холодна, будто ледышка. И то наслаждение, то запретное удовольствие, что Николай испытал в том 'гареме наоборот', в роли мужа оказалось ему недоступным.
От сцены Паулине пришлось отказаться.
Николай в ее жизни случился как нельзя кстати. Едва он забрал ее к себе, как всплыли фотографии.
Все оказалось правдой. Паулина не помнила, когда они были сделаны, но видела их собственными глазами. Ни малейшего сомнения — это она, ее лицо. И фигура ее. Но когда? Где? С кем?!
Это оказалось правдой. Но это не могло быть правдой! Не могло! Она бы ни за что не опустилась до такого. Да, она плохо помнила свои приключения. Вернее, вообще не помнила. Да, просыпалась в постели с незнакомцами. Так ведь сексуальная революция на дворе — что в этом зазорного? Но коллективный секс? Извращения? Нет. Быть такого не может. Это чьи-то недобрые козни. Злой розыгрыш. Мастерский фотомонтаж, из-за которого она сама себе перестала верить.
Но фотографии были. И видела их не только она.
Слухи поползли сначала по Москве. Затем, как водится, дошли до самых до окраин. Теперь быть Паулиной Видовской стало стыдно — не объяснишь ведь каждому, что это фотомонтаж, что на самом деле она всего лишь просыпалась с разными мужчинами, а непотребствами вовсе не занималась.
Пришлось сменить длинные светлые волосы, визитную карточку Видовской, на мальчишескую стрижку цвета 'спелой меди'. Нельзя сказать, что новая прическа ее изуродовала — истинную красоту не испортишь такой малостью. Паулина осталась прехорошенькой, однако на себя прежнюю походила очень мало.
Сменить довелось не только фамилию и прическу. Буквально через два дня после кое-как, наспех организованной свадьбы Николай Черкасов вместе с новоиспеченной супругой отбыл к месту службы в Иркутск.
Переезд, пожалуй, бесил ее больше всего. Ладно, какая-то сволочь опозорила ее имя, подделав неприличные фотографии. Ладно, из-за этого пришлось пожертвовать свободой и отдать себя мурлу-солдафону. Мурло само по себе нестрашно: подумаешь, не убудет же от нее. Всего-то потерпеть чужого мужика рядом — эка трагедия. И не с такими просыпалась. Как показала практика, просыпаться с кем попало значительно легче, чем засыпать. Тем не менее, от мурла она сможет избавиться, едва скандал, связанный с ее именем, хоть немного уляжется.
Но менять Москву на Тмутаракань?!
Однако ее мнения теперь никто не спрашивал. Она как будто перестала что-то значить в этом мире.
Что ж, пусть. Но это временно. Судьба распорядилась так, что Паулина вынуждена прятаться под крылышком ненавистного Николая от разразившейся вокруг нее бури. Но любая буря рано или поздно переходит в штиль. Улягутся сплетни, злые языки перестанут трепать ее имя, вот тогда она и вернется. Правда, фамилию Видовская ей уже не носить — жаль, она так к ней привыкла.
В следующий раз она будет покорять Москву под именем Паулины Черкасовой. Никто даже не догадается, что она — та самая Паулина. Внешне на себя прежнюю она теперь совсем не похожа.
Разве что имя могло ее выдать. Имя действительно редкое, по нему ее очень даже могут узнать. Но отказаться от него она никак не сможет. Как ни крути, а это ее визитная карточка, самый верный талисман. Паулина ни разу в жизни не встречала тезку, никогда ей не доводилось оглядываться, когда ее именем окликнули бы кого-нибудь другого. Нет, решительно, изменить своему имени она не сможет.
Николая она ненавидела. Да и мало какая женщина смогла бы любить свидетеля своего позора, постоянно тычущего ее в тот позор носом. Редко случался день, когда Черкасов не напоминал ей о скандале, который ей хотелось скорей забыть.
Днем еще хоть как-то сдерживался, хотя все равно тут и там проскакивали его излюбленные словечки 'шлюха' да 'блядь' — последнее он неизменно произносил нарастяжку — 'билять' — будто получал от этого странное удовольствие.
Ночью становилось еще хуже, хотя, казалось бы, хуже быть не может. Паулина не понимала, чего он от нее хочет. Секса? Так на тебе секс, на! Она же не возражает. Не сказать, что горит желанием, но ведь и не отказывает.
Однако того, что она предлагала, ему было мало. Николай хотел чего-то особенного. Паулина и в этом не отказывала. Предоставляла ему свое тело в пользование: бери, делай, что нужно! А он злился, с особой интонацией выговаривая излюбленное:
— Билять! Не можешь без зрителей? Не можешь с одним? Тебе роту кобелей надо? Шлюха! Может, мне солдат привести? Они бабы сто лет не нюхали — то-то тебе радость будет!
Эти намеки на то, что скандал вокруг ее имени очень даже оправдан, начались сразу, еще до свадьбы. С первой минуты знакомства он со странным удовольствием говорил о том, что Паулина — якобы! — участвовала в коллективном сеансе любви.
То, что она не воспринимала это правдой — само собой. Не о том речь. Складывалось впечатление, что эти разговоры странным образом возбуждали Черкасова. Он вроде бы ненавидел ее за это, и в то же время это, похоже, было его излюбленной мечтой. Именно мечтой, поскольку воспоминанием быть не могло. Так мечтай себе в тряпочку! Давно известно: хотеть не вредно, вредно не хотеть. Зачем же ее изводить этими разговорами?!
Но и это Паулина могла бы терпеть. Пусть ни разговоры эти, ни сам Николай не приносили ей никакого удовольствия, но быть может со временем и она нашла бы в этих его мечтах изюминку.
Самым худшим кошмаром стала беременность. Не неприятные ощущения, с нею связанные, хотя и их хватало. Беременность эта переводила ее личные планы на звездное будущее из категории 'непременно и срочно' в категорию 'попытаться как можно скорее'.
Но было и кое-что похуже. Беременность наступила подозрительно скоро. Настолько подозрительно, настолько скоро, что Паулина боялась признаться Николаю, что тот скоро станет отцом.
По всему выходило, что забеременела она или в ночь знакомства с ним, или в ближайшие после этого несколько дней: ни раньше, ни позже этого произойти не могло.
Казалось бы — какая разница? Но разница была. Пусть не для Паулины, но для Николая разница была огромна.
Два дня она провела на хуторе. Но не от Марковны же она забеременела! Потом Черкасов забрал ее в Москву. Несколько дней перед свадьбой Паулина наказывала его за то, что не оставил ей выхода, лишил свободы выбора и передвижения. Вот и выходило, что с вероятностью 98 % беременность Паулина 'подхватила' в ту ночь, о которой не помнила ничего.
Если так — кто отец ее ребенка? Черкасов? Вполне может быть. Уж с ним-то она той ночью определенно спала. По крайней мере, проснулась именно с ним.
Но если то, что он говорит, правда хотя бы наполовину, отцом мог быть кто-то другой. Кто? Она не помнила даже приблизительно, кто в тот вечер присутствовал на импровизированном рауте. Помнила лишь, что женщина среди приглашенных была одна — Паулина.
Сама она была склонна к мысли, что ее 'подвиги' — чистой воды выдумка нездорового психически Черкасова. Его идея фикс. Недаром он ни о чем другом говорить не может. Сразу видно — больной. Она — нормальная советская девушка, с радостью подхватившая идею о свободной любви. Она — нормальная. Он — идиот.
Но этот идиот рассказывал очень правдоподобно. Кто, как, во сколько подходов… Нет! Не может это быть правдой! Свобода свободой, но не до такой же степени. На это способна только полная извращенка!
Ну да, а она извращенка худая.
Если вся эта грязь — плод больного воображения Николая, откуда взялись слухи и фотографии?