Ирина удивилась: надо же, как будущая свекровь похожа на нее саму! Вадим что-то упоминал об их схожести, но Ира и представить себе не могла, что такое сходство возможно между абсолютно чужими людьми. И тогда ей стало понятно, почему с первых минут в тресте Вадим уделял ей повышенное внимание.
Перед Ириной стояла миловидная женщина, на вид не намного старше ее самой. Стройная, моложавая, очень ухоженная — скорее даже холеная, как и сын. Голову венчала стильная короткая стрижка, открывающая безукоризненный овал лица. Не столь короткая, как Ирин 'ежик', и волосы не такие темные, как у нее — скорее темно-рыжие против Ириных почти черных. Но Ирины осветленные пряди давали рыжеватый оттенок, что еще более увеличивало сходство будущих невестки и свекрови.
Так вот по какому признаку он выбирал себе жену! Впрочем, ничего удивительного, если вспомнить его неоднократные теплые высказывания в адрес матери. Мужчины делятся на тех, кто ищет жену, похожую на мать, и на тех, кто желает абсолютной противоположности матери. Не стоило сомневаться: Вадим принадлежит к первой категории.
Вот почему он так серьезно и основательно ухаживал за Ириной, вот из чего произрастает его долготерпение и настойчивость.
Значит, Ире уготована роль жены-мамочки. А на что еще она могла рассчитывать, выходя замуж за мальчишку почти вдвое моложе себя? Неужели надеялась в его лице получить мужа-отца, каким был для нее Сергей?
Едва ли она имела моральное право упрекать Вадима. Что ж, может, иметь мужа-сына — не так уж плохо? В конце концов, Ирина давно потеряла контакт с собственной дочерью, а материнская нежность требует выхода.
Как и планировал Вадим, свадьбу отыграли более чем скромную. Ира в очередной раз подивилась его прозорливости: как верно все рассчитал!
Ей действительно совсем не хотелось публичной свадьбы. Хотелось спрятаться от всех, чтоб никто не видел, не знал, не осуждал: сорокалетняя тетка отхватила себе мальчишку, желторотого птенца, и радуется.
Свадьбу праздновали вчетвером: Ирина, Вадим, и свидетели. Но даже этой компании для нее было много. Особенно учитывая, что ей некого было позвать в свидетели.
Как же случилось, что кроме Лариски-предательницы не оказалось у нее ни одной подруги? Как Ира допустила, чтобы Трегубович полностью стала контролировать ее жизнь, разогнав потенциальных подруг и женихов, рассорив с любимым мужем, с единственной дочерью, фактически убив ее мать?
В свидетели пришлось брать влюбленную парочку, приятелей Вадима. Даже перед этими, бесконечно чужими Ире людьми, она чувствовала себя ужасно неуютно. Будто нарушила уголовный кодекс, похитив у общества достояние, не положенное ей по статусу.
Свидетели смотрели на нее с осуждением. Они, конечно, всячески пытались его скрыть, улыбаясь Ирине и добросовестно выискивая общие темы для разговора. Но непременно оказывалось, что говорить им, в сущности, не о чем — не привыкла молодежь откровенничать с посторонними взрослыми, они со своими-то родителями не слишком часто общались, а тут какая-то выскочка влезла в их круг и пытается стать своею среди чужих.
Посидели часок в ресторане, без конца предпринимая с обеих сторон бесплодные попытки сломать эту чертову стену отчуждения. 'Горько' не кричали — Ирина заранее попросила не делать этого, дабы еще больше не усугублять неловкость. Не хватало, чтобы все посетители ресторана смотрели на нее с сожалением и некоторой долей брезгливости. Хотя, судя по всему, Ирине следовало привыкать к таким взглядам.
Вадим перебрался в квартиру супруги. Однако прописываться у нее не стал: не желал давать повод думать о себе, как об альфонсе. Мол, не ради квартиры женился.
Зарабатывал он, конечно, меньше Иры, но вполне достаточно для того, чтобы прокормить небольшую их семью и при этом не ощущать себя ничтожеством. В этом плане Черкасов оказался крайне щепетильным: накануне свадьбы по его настоянию действительно был составлен брачный контракт, по которому в случае развода каждый из супругов оставался при том интересе, с которым вступил в этот брак. Совместно же нажитое имущество Вадим благородно отписал Ирине. Хотел отдельным пунктом уточнить, что в случае непредвиденной смерти Ирины все ее имущество отходит в пользу ее дочери, а его, Вадимово, имущество целиком и полностью должно достаться любимой жене. Однако, как выяснилось, вопросы наследования могут оговариваться только в специальном документе, то есть в завещании, а уж никак не в брачном контракте. Повозмущался немножко, но вынужден был смириться, пообещав, что непременно составит завещание в пользу драгоценной супруги.
Начались семейные будни.
После свадьбы Вадим не перестал восхищаться Ириной. Напротив, теперь ей открылись некоторые его черты, тщательно скрываемые до сих пор. Если раньше она делала маникюр в парикмахерской, то нынче уходом за ее руками и ногтями с превеликим удовольствием занимался новоявленный муж. Педикюр, который раньше она делала кое-как самостоятельно, не слишком часто и уж совсем не качественно, тоже взял на себя Вадим, предварительно немало повеселившись над неловкими Ириными потугами в этой области. Нежась в ванне, полной розовых лепестков, тихо постанывая от ласкового колдовства юного Нарцисса над ее ступнями, она лишь диву давалась, наблюдая за откровенным удовольствием Вадима, получаемым от этого действа.
Не меньшее удивление в ней вызвало то, что, оказывается, он заботится не только о ее прекрасных ножках, но и о своих. Разница была лишь в том, что сам он обходился без лака, все остальное в процедуре педикюра соблюдалось 'от' и 'до': и общий массаж, и отшелушивание отмерших чешуек кожи при помощи пемзы и специальной щетки-пилочки, и вбивание крема в пятки, и опять же массаж, и обработка ногтей с непременным срезанием кутикулы.
Это открытие не имело для нее определенной окраски. Она не могла сказать, хорошо это или плохо. Конечно, приятно, что у него такие ухоженные ноги (о руках и говорить нечего — это Ирина отметила давным-давно). Однако наблюдать за тем, как мужчина столько времени отводит уходу за ногами, было несколько странно и даже, пожалуй, не совсем приятно. Невольно всплывало сравнение с Русаковым: тот, выйдя из ванны, аккуратно подстригал ногти на руках и ногах, и на этом весь уход был завершен. Да, в его пальцы въелась техническая грязь, а в кожу — запах металла, бензина и еще бог знает чего. Зато его нельзя было упрекнуть в женских наклонностях. В адрес же Черкасова эти обвинения могли вполне заслуженно полететь в любую минуту.
Раздражало Иру и то, как, придя домой, Вадим тщательно очищал кожу лица специальным жидким средством, после чего долго вбивал в кожу крем, одновременно массируя ее. По субботам он накладывал маски, причем, не только на кожу лица, но и на грудь. Больше того, стремился вовлечь в такой вот 'глубокий уход' и Ирину, причем, совершенно извращенным способом: обмазывался взбитой сметаной до пояса, а потом начинал мазать ее своим телом.
Такие косметические процедуры Ира отвергла категорически, предоставив Вадиму заниматься ими в гордом одиночестве. Мало того, что ей претило показываться молодому супругу в неприглядном виде, с маской на лице. Не менее неприятно ей было взирать на мужика, ведущего себя, как баба. И Ира ввела себе в правило еженедельное посещение салона красоты: уж лучше она будет делать маски под присмотром профессионального косметолога, а заодно избавится от печального зрелища: субботнего блюда под названием 'юный муж в сметанном соусе'.
Все было не так, все было не то…
Даже поесть нормально теперь не удавалось: Вадим с крайним презрением относился к обыкновенной посуде. Хоть утро, хоть вечер. Хоть будний день, хоть выходной. Опаздываешь ли на работу, или изнемогаешь от голода и усталости — ему непременно требовалось накрывать стол по всем правилам сервировки, с обязательной крахмальной скатертью и сервизной супницей, которую так тяжело мыть. Не столько даже тяжело, сколько страшно: это мамин сервиз, а Ира теперь, после ее смерти, относилась к маминым вещам очень трепетно.