Давно чувствовала Женя, что надвигается что-то нехорошее. И сама иной раз готова была взорваться, так хотелось выяснить, наконец, отношения: кто она ему — кухарка, уборщица? Или кукла резиновая для отправления нужды определенного рода? Или любовница? Или все-таки жена, пусть хотя бы и гражданская?
Но одергивала себя в последний момент: не в ее положении качать права, ведь в любую минуту ей могут указать на дверь. А потому терпела, старательно подлащиваясь каждый раз, демонстрируя мнимую свою бестолковость. Мол, а разве у нас что-то не так, дорогой, разве есть какие-то проблемы? а по-моему, все нормально…
Вот и в тот вечер старательно изображала дурочку. Колдовала на кухне, пока Сергей смотрел боевик с участием Роберта Де Ниро и еще кого-то знаменитого, чью фамилию никак не могла запомнить. Придумала новый рецепт: десерт из ванильного мороженого, абрикосового суфле и шоколадного ликера. В комнату внесла торжественно, держа поднос на вытянутой руке, словно профессиональная официантка:
— Сюрприз!
Сергей дернулся, как от пощечины, отшатнулся. От удара головой о стену спас мягкий подголовник дивана.
— Я тебя напугала, милый? — ласково прощебетала она. — Прости, не хотела. Знаешь, у меня еще ликер остался. Может, мы его и без десерта попробуем, в чистом виде, а? А потом… Воспользуемся Маришкиным отсутствием — так надоело сдерживать себя, хочется оторваться на полную катушку! Ты же знаешь, я так люблю покричать, постонать… Мррр…
Потерлась щекой о шею Сергея, будто кошка, выпрашивающая ласки хозяина. Однако вместо того, чтобы поддержать игру, тот лишь отодвинулся недовольно, и снова уставился в экран.
— Ну, Сереж, я так не играю. Неужели тебя больше привлекает Де Ниро? А я? Смотри, какая я у тебя! И, между прочим, это все твое!
Схватила руку Сергея и сунула ее себе под короткую маечку, фактически вложив грудь в его ладонь. При этом губами ловила его губы: мой, мой, я тебя поймала!
Но нет, не поймала. Сергей грубо вырвался, вскочил с дивана, как ошпаренный:
— Прекрати!
Боевик был забыт. Русаков отвернулся к зашторенному окну и стоял посреди комнаты памятником, словно не зная, куда же ему теперь деваться.
— Ячто-то не так сделала? Извини, я не хотела тебя обидеть.
Хотя уж если и был среди них кто-то обиженный, так не он, а сама Женя. Это не она его обидела — он ей в душу плюнул. Вроде не к груди женской, теплой прикоснулся, а к склизкой жабе.
За что?! За то, что она любит его, дурака? Любит давно и навсегда? Он еще женат был — Женя уже тогда на все готова была ради слова его ласкового, взгляда нежного.
Что не так? Что еще ему нужно?
А может, нужно не ему, а ей? Встать, крикнуть во весь голос — Маринки дома нет, стесняться некого. Дать выход обиде, слезам. Пусть он поймет, как ей больно! Пусть станет мягче с нею. Терпимее.
Терпимее. Вот оно что. Не любит он ее. Терпит. Из последних сил терпит. И силы эти на исходе. Вернее, не осталось их больше. Сейчас, наверное, и произойдет развязка.
Женя это не столько поняла, сколько почувствовала. Сжалась в ожидании удара: не надо, миленький, не надо, давай все оставим, как есть. я не буду больше к тебе приставать, только не гони меня. потерпи еще немножко — ты скоро привыкнешь, ты полюбишь меня, обязательно полюбишь!
— Прости. Я не могу. Ничего не получается. Я не должен был это затевать.
Она готова была услышать эти слова. И все же они захлестнули едва переносимой обидой, унижением. За что?! Больно же! Больно!
Но даже через эту боль она чувствовала его боль. Ему тоже плохо. Женя любит его, а он любит бывшую жену, предавшую его. До сих пор любит. И, любя, причиняет страдания другой женщине — той, которая любит его. Порочный круг. Неправильный. Зачем любить женщину, предавшую тебя?
А зачем она сама любит мужчину, не любящего ее? Почему не может разлюбить? Ладно, не может. Но хочет ли? Нет, не хочет. Пусть даже эта любовь приносит куда больше страданий, чем радости — Женя не хочет терять ее. Она не хочет терять Сергея! Пусть даже знает, что он никогда не сможет разлюбить жену. Но ведь бывшую! Бывшую жену!
— Не надо, Сереженька, не надо. Ты прости меня, я была не права, я не буду больше приставать к тебе. Ты смотри кино, а я тихонько посижу рядышком. Кушай десерт, мороженое растает.
Скороговоркой пыталась свести потери если не до нуля, то до минимума. Это не унижение, это всего лишь попытка остаться рядом с любимым человеком.
Но было поздно, безнадежно поздно — поезд тронулся с места: колеса, сделавшие первый оборот с трудом и скрипом, крутились все быстрее.
— Ничего не получается, — повторил Сергей. — Я хотел забыть ее, очень хотел. Ты хорошая. Я хотел полюбить тебя, я старался — не получается. Даже привыкнуть к тебе не могу. Эта твоя ласка, забота о нас — они же мне, как кость в горле!
Не будет минимума. Женя поняла: сейчас будет такой максимум, что она не забудет его до старости. Когда женщине говорят, что она хорошая — ничего доброго не жди.
А Русаков продолжал, распаляясь все больше:
— Я не могу чай пить из твоих рук! И вкусности твои в глотку не лезут. Мне не вкус важен, а то, какие руки это подают. А руки — не те, не ее руки!
Выставил руки перед собой, словно Женя не понимала, о чем он говорит. Посмотрел на них разочарованно, будто ожидал увидеть не свои руки, а той, кого не мог забыть. Безвольно опустил их. Присел на диван. Вроде и рядом, но Женя чувствовала — никогда еще он не был так далек от нее, как сейчас.
— Мне и подавать ничего не надо, я сам подавать буду — мне не тяжело, мне это только в радость. Для нее. Не для тебя! Так получилось. Мир не справедлив: ты хорошая, она — дрянь. Но только для нее я готов на все.
Женя уже все поняла. Хватит слов, хватит! От них еще больнее. Не надо продолжать — она понятливая. Посидит еще минуточку — пусть дыхание восстановится. Соберет вещи, и… Только не нужно больше слов! Пожалуйста, не нужно.
А Сергей не видел, как ей больно. Не думал, что убивает ее своими словами:
— Я не могу любить тебя. Я вообще теперь могу только ненавидеть. Не тебя — ты хорошая…
Она хотела спросить: а хорошие не заслуживают ни любви, ни ненависти, да?
Но говорить не могла. Было слишком больно — когда так больно, даже на крик не остается сил, не то что на слова.
— Ненавижу ее. В том числе за то, что она сделала с тобой. Это из-за нее я не могу любить тебя. Боюсь глаза поднять — потому что увижу не ее. Боюсь тебя. Потому что ты никогда не сможешь стать ею. Я могу сколько угодно ненавидеть ее, но ее место никогда не сможет занять другая женщина. Я пробовал, я честно пытался — ничего не получается.
А ведь ему больнее, чем Жене. Она не знала, что такое счастье — не успела узнать. Сергей дал ей лишь надежду на счастье. Но того, что пережил он со своей предательницей, она не познала. И никогда не познает.
Ей не с чем сравнивать. Поэтому не так больно, как, должно быть, больно ему. А он? Разве можно жить с такой бедой в сердце? Когда ненавидишь, но любишь даже больше, чем раньше? Сережка… Глупый, глупый Сережка… Бедный мой…
— От твоей ненависти есть только одно лекарство, — прошептала, собрав последние силы. — Прости ее.
Уж лучше бы она молчала. Ему легче было говорить, когда она молчала. Вроде не Женьку обижал, а пустоту.
А она ведь живая. Бедная девочка. За что ей это? Зачем он ей? Прилепилась бы к другому — помоложе, посимпатичней.
Красивая умная девочка. Почему же ты такая несчастная?
Умная. Лучше его поняла, что единственный выход — простить Ирину.
Он тоже это понял. Надо простить, надо. Не ради того, чтобы вернуть ее — разбитую чашку можно склеить, но трещины ничем не замажешь, не замаскируешь: при каждом прикосновении будут резать по живому.