А после пары-тройки месяцев восхвалений в Ларочкиных речах появилась новая интонация:
— Ой, подруга, наглядеться на тебя не могу! Такая молоденькая, такая хорошенькая стала! Честное слово: была б я мужиком — влюбилась бы в тебя без памяти. Смотрю на тебя, и аж дух захватывает. Ух, хороша! А как Серега относится к твоему нынешнему виду?
Как-как? Вроде Ира изменилась до неузнаваемости. Такая же, только чуток свежее.
— Да никак не относится. А как он должен к этому относиться? Это все та же я, которую он сто лет знает. Что во мне изменилось, кроме внешности? Да и та изменилась не столь уж кардинально. Все то же, только морщинки исчезли.
— Ну не скажи! — возмутилась Лариса. — Как это не сильно изменилась?! Как это не кардинально? Это он тебе сказал? Много он понимает в женщинах! Привык в железках ковыряться — вот и пусть себе ковыряется, а не рассуждает о женской красоте!
Распалившись, Лариска начинала неприятно размахивать руками, будто одних только слов ей не хватало для выражения чувств. Хорошо, что при этом она не смотрелась в зеркало: у нее и в спокойном состоянии лицо вечно было в неприятных красноватых пятнах — сосудики проступали сквозь тонкую бледную кожу, сплетаясь мелкими драчливыми паучками. В моменты же повышенной эмоциональности пятна эти становились яркими до неприличия, и тогда Лариска выглядела попросту нездоровой, будто скарлатину подхватила.
Однако Ира никогда не говорила ей об этом. Жалко было Лариску. И без того судьбой обиженная. Вроде все стихии природы ополчились против нее непонятно за какие прегрешения.
А Трегубович распалялась от своих речей все больше. Все резче размахивала руками, все ярче разгорались паучки на лице:
— Да он вообще когда на тебя последний раз смотрел-то? Небось, смотрит на тебя, а видит свои излюбленные железяки. И вообще я тебе вот что скажу, подруга. Он к тебе просто привык. Ты в нем из всех теплых чувств вызываешь разве что ощущение чего-то привычного, обыденного. Может, и любил он тебя когда-то давным-давно, да всем известно, куда мужская любовь девается.
— Лар, ну ты что мелешь? С какой стати он должен меня разлюбить? Любит он меня, и всегда будет любить. Он у меня однолюб. А что слов красивых не говорит — так мужики все такие. Это мы, женщины, народ эмоциональный. Это нам умолчать о своих чувствах тяжело. Да и то со временем в словах надобность потихоньку отпадает. Думаешь, я ему о любви твержу с утра до вечера? Ничего подобного. Было когда-то давно, частенько говорила. А сейчас особой надобности нет. Мы и без слов все знаем. Зачем слова, если в каждом взгляде, в каждом жесте чувствуешь любовь? Да что там взгляды с жестами? Я в его дыхании любовь слышу. А ты говоришь: 'разлюбил, привык'. Да, привык! И я привыкла. Но мы друг к другу привыкли так, что поодиночке жить уже не сможем. Функционировать не будем, как если один организм разрубить на две части: в одной сердце останется, в другой легкие. Вот тебе и привычка.
Ларочка понимающе закивала головой:
— Вот и я говорю: привычка. Она частенько любовь заменяет. Вам еще кажется, что вы друг друга любите, а на самом деле по инерции вместе живете.
С этих пор тема супружеской любви и привычки заняла одно из главенствующих положений в разговорах подруг. Трегубович села на нового конька. Если раньше она несколько лет капала Ирине на мозги, вбивая мысль о том, как ужасно та выглядит, то теперь красной нитью проходила тема изжитости семейных отношений между Ирой и Русаковым. То Ларочка делилась подозрениями, что наверняка у Сергея появилась любовница, то затевала песню: 'Он тебя не достоин'.
— Ирка! Смотрю я на тебя, и сердце кровью обливается: ты ж у нас и красивая, и умная, и удачливая. Да ты ж не барахло какое-нибудь — заместитель руководителя огромного предприятия! А терпишь такое отношение к себе.
— Какое отношение?! Что ты мелешь?
— Ну как какое, — скривилась Ларочка. — Вот только не надо делать вид, что ты ничего не понимаешь. Господи, да козлу же понятно, что Сергей тебя разлюбил давным-давно!
Сказала, и смотрит в глаза, реакции ждет. А у Иры от такого заявления все слова куда-то разлетелись. Что за бред? Из чего такие выводы?
— Ну как же, — кипятилась Трегубович. — Он же по привычке с тобой живет, неужели непонятно? А может, просто лень разводиться. Это ж какие хлопоты: суд, алименты, размен квартиры. Ты ему нынче так, наподобие мебели: должна быть рядом для удобства. А душа его явно не с тобой. Для души у него другая есть. Может, не так хороша, как ты, зато по-настоящему молодая и влюбленная. А не как ты: освеженная, равнодушная.
В сердце больно кольнуло. Неужели правда? Лариска что-то знает? Видела? А жена, как всегда, обо всем узнает последней? Шоры на глаза натянула, и живет себе, радуется своим серым будням.
— Обоснуй. С чего ты взяла, что у него есть другая?
— Ну как же! Ты ведь и сама не скрываешь, что все чувства давно превратились в привычку. Думаешь, он этого не понимает? Еще как понимает! Потому и нашел себе отдушину на стороне.
— Это факт, или твои догадки? Есть что-то поконкретнее болтологии?
— Сама подумай — какой мужик станет терпеть, что баба выше его по положению, да еще и денег в дом носит куда больше его самого? Ни один нормальный, уверяю тебя! Не хочешь же ты сказать, что Серега у тебя ненормальный.
Странная логика. Выходит, если он нормальный — то у него непременно есть другая баба. А если нету — значит, Ира живет с идиотом.
— Лар, ты бы мух отдельно от котлет держала, а? Что ты все в кучу? Социальная разница, привычка и измена — три абсолютно разных понятия. Пытаешься масло с водой смешать.
Трегубович побагровела, и паучки на ее лице исчезли, слившись по цвету с основным фоном.
— А я говорю: ваши отношения давно себя изжили! Ты просто этого еще не понимаешь. Только не вздумай расстраиваться — тебе волноваться нельзя, а то швы разойдутся. Да и вообще от плохих мыслей новые морщинки могут нарасти.
Это уже камешек в Ирин огород. Впрочем, Лариска ее огород уже в несколько этажей камнями выложила — можно шикарный коттедж построить. Неуемная завистливая баба! Не надо ее слушать. Разве она когда-нибудь скажет что-то хорошее?
Но попробуй не слушать, если ее словесный понос невозможно остановить. И уйти нельзя, и Лариску выгнать — они теперь вместе работают, та к Ире в кабинет не спросившись входит. Взяла секретаршу на свою голову!
— Знаешь, Лар, пошла бы ты поработала. Все больше пользы будет.
Та будто и не слышала ее слов:
— Плюнь ты на него! Не принимай близко к сердцу. Ты ведь его и сама уже давно разлюбила. Сама же говоришь: да, привыкла. Только ты под эту привычку теорию подводишь, будто так и должно быть. А на самом деле привычка — она и есть привычка. Не обманывай себя, признайся: ты его уже не любишь.
Не успела Ира ей возразить, как та уже перебила, махнув рукой на непрозвучавший ответ. Дескать, сама знаю.
— Это, кстати, вполне логично: на фиг он тебе нужен? Ты у нас кто? Царица! Умница, красавица, светская львица. А он? Ну кто он такой? Мужлан в замасленной робе, провонявший соляркой. На кой хрен он тебе сдался? Зачем тебе терпеть рядом с собой это несостоявшееся ничтожество?
Это Русаков ничтожество?! Это Серега мужлан?!!
— Да ты… Как ты можешь?! Ты же с нами и в будни, и в праздники — разве что не ночуешь в нашем доме. Свинья ты, Лариска. Иди работай! И прекрати к нам таскаться!
Таскаться Лариска не перестала. Впрочем, Ира на это уже и не надеялась. Трегубович — ее крест, и избавится она от этой ноши только с последним вздохом.
На некоторое время та, правда, притихла. Однако долго Ларочка молчать не умела. А тема для бесед у нее теперь была одна: Русаков Ирине не пара. Ира его не любит, а всего лишь терпит. А мужики такое чувствуют моментально, и мстят втихаря. У него там, на автостанции, клиенток смазливых да безотказных валом. Он ведь сам про богатеньких самочек рассказывал, как они все по сторонам зыркают в поисках любовных приключений.