— Недаром Галич соперник самого Киева, — сказал Игорь. — Куда до него Новгороду-Северскому! Отец твой могучий князь, держит в страхе и венгров, и ляхов, и половцев.
Владимир вдруг помрачнел:
— Отец мой ныне охладел к ратным делам. Он увлечён наложницей своей, женщиной низкого происхождения. И тем позорит мою мать! Сказал я ему как-то в глаза слово нелестное, так он меня с глаз долой спровадил. Велел Ефросинью в пути охранять. Останься, говорит, до самой свадьбы и проследи, чтобы всё было по чести. Понимаешь теперь, отчего я тут? — с невесёлой усмешкой спросил Владимир.
Игорь кивнул...
Свадьбу Игоря и Ефросиньи сыграли в Покров день[46]. С этого дня и до первого снега на Руси было в обычае проводить свадебные торжества.
За шумным свадебным столом в княжеской гриднице[47] было полно гостей. Тут были и старшие Олеговы дружинники с жёнами, и боярские сыновья, Игоревы ровесники, и приближённые княжеские люди: тиуны, огнищане, мечники[48]... Приехал из Сновска Ярослав Всеволодович, родной брат черниговского князя. Из Смоленска приехала Премислава, родная сестра Олега. Премислава была замужем за смоленским князем, Романом Ростиславичем. Тот, в свою очередь, доводился родным братом Агафье, жене Олега.
Княгиня Манефа восседала на почётном месте среди самых именитых гостей. Сегодня она была улыбчива и приветлива со всеми. С таким тестем, как Ярослав Осмомысл, её любимый Игорь непременно станет властителем, с которым будут считаться другие князья, если, конечно, он не унаследует нрав старшего брата.
«Не унаследует, — думала счастливая Манефа, — я не допущу такого!»
Среди этого веселья лишь двоим в гриднице было невесело: Игорю и Агафье.
Сидевший во главе стола Игорь не всегда слышал, что говорит ему робким голоском сидевшая рядом Ефросинья. Он часто ловил на себе печальный взгляд Агафьи, почти незаметной среди боярских жён, и отвечал ей таким же обречённо-печальным взором. Нелегко в семнадцать лет таить в себе печаль-кручину да ещё при этом улыбаться. И Игорь опрокидывал в рот одну полную чашу за другой. Хмель ударял в голову, навевая странное безразличие и желание горланить во всё горло срамные песни, какие поют скоморохи.
В опочивальню жениха притащили совсем пьянёшенького. Челядинцы уложили Игоря на ложе, не снимая с него ни заляпанной мёдом атласной рубахи, ни сафьяновых сапог. И удалились, притворив за собой дверь.
Ефросинью, смущённую таким поведением Игоря, Манефа привела в свою спальню, помогла раздеться и уложила спать на своей кровати. Перед тем как уйти, княгиня по-матерински утешила свою юную невестку.
— Младень взрослым желает казаться, вот и напился без меры, — улыбаясь, молвила Манефа. — Игорь небось полагает, что коль мечом неплохо владеет, так и в питье хмельном никому не уступит. Ничего, проспится, поймёт, что и в таком деле сноровка нужна.
Княгиня с искренней лаской погладила Ефросинью по волосам и запечатлела у неё на устах столь нежный поцелуй, что юная невеста скоро забылась сном, счастливая и умиротворённая.
Пиршество продолжалось уже без жениха и невесты до полуночи.
Затем гости стали расходиться. Опьяневших, сверх всякой меры, челядь укладывала на полатях[49], примыкавших к гриднице.
Ярослав Всеволодович, спровадив супругу почивать, сам засиделся при свечах с Манефой в небольшой светёлке на женской половине терема.
В свои двадцать девять лет Ярослав Всеволодович боле интересовался женщинами, нежели ратными делами иль сменой княжеских столов в родовом древе Рюриковичей[50]. Излишним честолюбием не страдал. Да и не мог он перескочить через голову своего старшего брата Святослава Всеволодовича, который по возрасту и по характеру первенствовал среди Ольговичей. Святослав был старше Ярослава на четырнадцать лет, и, по слухам, матери у них были разные, так как отец их Всеволод Ольгович был падок на женскую красу. Покуда он княжил в Киеве, во дворце у него перебывала не одна, сотня наложниц.
Если Святослав Всеволодович унаследовал воинственный нрав своего знаменитого деда Олега Святославича, внука Ярослава Мудрого, то брат его Ярослав весь пошёл в отца.
Знала о слабостях своего племянника и Манефа.
Она сразу догадалась, какие желания одолевают Ярослава, когда он будто ненароком коснулся pyкой её бедра ещё во время пира. Княгиня милостиво улыбалась Ярославу, как бы поощряя его действовать смелее. Тот, видя её внимание к нему, даже поцеловал свою тётку, приобняв за плечи. Впрочем, среди подвыпивших гостей обнимались и лобзались многие. Кто-то по-родственному, а иные так выражал свою симпатию какой-нибудь приглянувшейся соседке, во хмелю перейдя меру дозволенного. Благо, по русскому обычаю, мужчины сидели за столами вперемежку с женщинами.
После пира Манефа сама предложила Ярославу закончить разговор, начатый во время застолья. Ярослав без колебаний согласился. Они пришли в укромную светёлку, принеся с собой зажжённые свечи, и Манефа демонстративно закрыла дверь на засов.
— Чтобы нам не мешали, — с обворожительной улыбкой пояснила она.
Разговор не клеился с самого начала, поскольку Ярослав утерял его суть, одолеваемый похотью. Он ёрзал на стуле и шумно вздыхал, пожирая тётку нетерпеливым взглядом. Чего она медлит?
Наконец Ярослав решил действовать сам и, став на колени перед сидящей на стуле Манефой, заголил ей ноги. Вид полных, красивых ног, белизна которых казалась ещё более соблазнительной при свете свечей, распалил Ярослава настолько, что он тут же принялся сбрасывать с себя одежды, возбуждённо дыша.
— Так ты не ответил на мой вопрос, Ярослав. Пытался ли твой брат Святослав отнять невесту у моего Игоря для своего сына?
— Пытался, да только без толку, — махнул рукой Ярослав и принялся стаскивать с Манефы платье.
Манефа не сопротивлялась: в конце концов, она знала, на что шла.
— Что же ответил Ярослав Осмомысл твоему брату? — допытывалась Манефа в то время, как Ярослав, завалив её на стол, пытался раздвинуть ей ноги.
— Что ответил?.. То и ответил, что он крест целовал твоему покойному супругу при видоках[51], а посему... — Ярослав не договорил, соединившись наконец своим мужским естеством с распростёртой на столе тёткой.
Манефа едва не вскрикнула от боли:
— Полегче, медведь неуклюжий!
— Почаще занимайся этим, белокожая моя, тогда и больно не будет, — усмехнулся Ярослав.
— А ты наезжай время от времени ко мне, так и я привыкну к ласкам твоим, — отозвалась Манефа.
— Ловлю тебя на слове, сладкая моя, — промолвил Ярослав, делая ритмичные движения большим сильным телом.
Манефа давно хотела заловить сластолюбивого Ярослава в свои сети, поскольку знала, что, по родовому обычаю, он преемник своего брата на столе черниговском. Иметь возможность влиять на податливого Ярослава при распределении уделов для своих сыновей — вот к чему втайне стремилась хитрая Манефа. Изображая перед захмелевшим Ярославом сильную страсть, княгиня глядела в будущее своих сыновей, рано оставшихся без отца, не наделившего их волостями. На пасынка Олега Манефа не надеялась, как, впрочем, и на Бога, рассчитывая лишь на свой ум и женские чары.
Глава шестая
ПОХОД НА КИЕВ
Вскоре галичане уехали.
Ефросинья, хоть и всплакнула при прощании на плече у брата, не выглядела огорчённой, оставаясь в Новгороде-Северском, вдали от родителей. Заботливая свекровь с первого же дня стала для неё второй матерью.
Игорь очень скоро обвыкся с тем, что женат, благо в жизни у него не случилось в связи с этим никаких перемен. Он так же жил в своей светёлке на мужской половине терема, а его юная жена разместилась в покоях Манефы, которая запретила сыну даже помышлять о наготе Ефросиньи, не говоря уже о том, чтобы тащить её в постель.
48
50