В боярской думе Ольстин обычно помалкивал, выслушивая других. И только оставшись с глазу на глаз с Ярославом, начинал давать тому свои советы. Как правило, мнение Ольстина совпадало с намерением самого Ярослава, который не желал дразнить судьбу излишней дерзостью и во всём предпочитал золотую середину.
Со стороны могло показаться, что Ярослав живёт в согласии со своей боярской думой, на деле же он доверял только Ольстину, связанному с ним дружбой, основанной на плотских утехах. Часто, переспав с очередной облюбованной им женщиной, Ярослав тем уступал её Ольстину, то была плата ему за старания.
У боярина было одно по-настоящему ценное качество. Он никогда не бывал пьяным, хотя всегда присутствовал на пирах в княжеской гриднице. Опасение что во хмелю он может наговорить лишнего, удерживало Ольстина от частого прикладывания к медовухе. Со временем это перешло в привычку.
В окружении Ярослава даже сложилась поговорка: трезв, как Ольстин.
Зная о намерении брата Святослава и Ростиславичей будущим летом идти походом на лукоморских половцев, Ярослав всю зиму готовил войско к грядущим сражениям. Он верил в удачу Святослава после двух блистательных побед над огромными полчищами поганых.
В начале марта в Чернигов неожиданно пожаловали послы от хана Кончака.
Кончак просил Ярослава стать посредником в мире между ним и киевским князем. Кончак называл Ярослава чуть ли не своим крестным отцом и благодетелем его младшего сына.
«Я знаю, что князю черниговскому более других князей присущи мудрость и миролюбие, — говорил Кончак устами своих послов. — Если Святослав Всеволодович доказал силу русичей на поле брани, то пускай его родной брат станет образчиком христианской добродетели, главным в которой всегда было милосердие к заблудшим язычникам».
Такое самоуничижение Кончака растрогало Ярослава. К тому же Ольстин сказал ему, что появилась возможность возвыситься над киевским князем.
— Иной мир ценится выше любых побед ратных, ибо лучше всего избавляет от опасности без пролития крови. Ханы половецкие ныне сильно ослаблены и готовы любую цену заплатить за мир с Русью. Заплатить тебе. Это ли не возможность обогатиться без риска для жизни?
Алчный Ярослав ухватился за эту возможность. Но и он был осторожен, поэтому отправил Ольстина к Кончаку, дабы обговорить условия встречи с киевским князем:
— Гни к тому, что безопаснее всего устроить эту встречу в Чернигове, а не где-то в ином месте.
Проводив боярина, Ярослав без промедления послал гонца в Киев, чтобы поставить в известность Святослава о желании Кончака замириться с ним.
Ответ Святослава огорчил и раздосадовал Ярослава. Святослав в своём послании укорял брата недомыслием.
«Кобыла с волком помирилась, да домой не воротилась, — писал киевский князь. — Лёгок же ты, брат, на веру степным нехристям! Ханам не мир нужен, а передышка, так не видать же им её! Как снег сойдёт, пойду с полками в дальнюю степь. И тебе, брат мой, велю со мной идти».
Не понравилось Ярославу ни письмо брата, ни тон его. Он-то считал себя правой рукой киевского князя, а выходит, Святослав его в подручных держит, чуть ли не помыкает им!
Ярослав в сердцах швырнул письмо в горящую печь и нервно заходил по скрипучим половицам обширной горницы.
«Не зря Игорь Святославич обиду держит на Святослава, — думал Ярослав. — Игорь ещё раньше распознал в Святославе эту привычку поучать и распоряжаться братьями своими, как слугами. Ростиславичи вон на равных держатся со Святославом, и ничего: А Владимир Глебович, даром что молод, даже на своём настоять может».
«А я что же, воли своей не имею? — спросил самого себя Ярослав. И сам же ответил: — Имею! Отныне мне старший брат не указчик!» Едва стало пригревать мартовское солнце, русские рати стали собираться под Василевом, близ Киева. Пришли туровопинские князья с дружинами, пришли оба Ростиславича. Святослав ждал Ярослава, но черниговцы так и не подошли к назначенному сроку.
Святослав послал гонца в Чернигов.
Ярослав ответил старшему брату письмом, в котором заявил, что не может воевать с Кончаком, ибо его боярин отправлен к нему послом.
Святослав стал звать в поход на половцев северских князей, а Ярославу отправил грамоту, в которой обвинил того чуть ли не в измене:
«Не я буду судить тебя, но Господь, за то, что ты восхотел мира с погаными, когда прочие князья ополчились на них».
Однако Ярослав не изменил своего решения.
Игорь сразу спросил у Святославова посланца, участвует ли в том походе переяславский князь. И, услышав в ответ, что участвует, наотрез отказался поддержать Святослава.
Как и в прошлом году, Игорь замыслил отдельный поход.
Он уже исполнил свою дружину и поджидал брата Всеволода. С племянником Святославом Ольговичем Игорь намеревался соединиться близ Путивля.
Игорь собирался следовать в том же направлении, что и объединённое войско Святослава Всеволодовича, но с таким расчётом, чтобы быть от него в стороне. Когда сойдутся ханы в сече с русскими князьями, Игорево войско тем временем зайдёт в тыл к половцам и захватит их становища, лишённые защиты.
— Таким образом, Святославу достанется слава, а нам богатство, — хитро усмехаясь, сказал Игорь Всеволоду. — По-моему, это справедливо.
Всеволод пришёл в восторг от затеи брата.
— Где твой стяг, Игорь, там и мой! — воскликнул oн.
За вечерней трапезой Игорь разглагольствовал, поучая сына Владимира, которому тоже предстояло идти с отцом в поход:
— Без хитрости в этой жизни не прожить, сынок. Смелым простаком всякий хитрец помыкает, ища в том выгоду для себя. Но коль ты смел и хитёр, сочетая в себе льва и лисицу, то меч твой будет непобедим, так как вступит в дело лишь там, где разум твой разъединит врагов твоих, тем самым ослабив их. Богатство же само потечёт к тебе, ибо иных ты ограбишь, пользуясь их слабостью, а иные будут рады откупиться от тебя, зная твою силу.
Затем Игорь заговорил о Святославе Всеволодовиче, о том, что он своими несправедливыми поступками унижает братьев своих в угоду Мономашичам.
Всеволод молча кивал головой, соглашаясь с Игорем, одновременно успевая набивать рот: до еды он был охоч.
Ефросинья, тоже находившаяся за столом, выразила своё недовольство гневными словами:
— В твоих поучениях, Игорь, больше зла, чем добра. Не настраивай Владимира против Мономашичей, ибо они всегдашние враги половцев. И ныне Мономашичи вместе со Святославом Всеволодовичем готова сразиться с погаными лицом к лицу, в то время как ты, словно тать, намереваешься заняться грабежом половецких веж.
— Уж не винишь ли ты меня в трусости, жена? — приподнялся за столом Игорь.
— Не в трусости, а в низменности твоих побуждений, — ответила Ефросинья, раскрасневшаяся от собственной смелости. — Не желая прощать обиду, ты готов не поддержать своих братьев в час, когда любые обиды должны быть забыты. Зачем ты восторгаешься благородными поступками древних полководцев, ежели эти поступки не вызывают отклика в твоей душе?! Опускаясь до низменности Иуды, ты желаешь и сына обрядить в столь же гнусные одежды!
Всеволод от изумления открыл рот, забыв про копчёный окорок в своей руке. Смела же у Игоря супруга — смела и умна! — попробовала бы его Ольга заговорить с ним в таком тоне, давно была бы бита.
Владимир переводил растерянный взгляд с отца на мать. Он был почти в отчаянии, ибо сильно любил мать и искренне уважал отца. Их разногласия были не редкость для него. Однако мать впервые позволила себе так заговорить с отцом при постороннем человеке.
Сравнение с Иудой вывело Игоря из себя.
— Убирайся в Путивль к своему обожаемому Вышеславу! — закричал он прямо в лицо жене. — Восхищайтесь там на пару мудростью Моисея и Соломона, благородством Цезаря и величием Юстиниана! Куда мне, грешному, до столь достойных мужей. Обо мне книг слагать не будут, и, стало быть, живу я не в пример потомкам, а себе в удовольствие.