А здесь, в учебном центре, будто кто снотворного добавлял в пищу. Только доберешься до постели, натянешь простыню до подбородка, как погружаешься в блаженное состояние невесомости. И сразу же начинается самое невероятное многосерийное широкоэкранное действо. Иногда цветное. И я его непременный участник. Здорово!
— Хитер же ты, старик, — как-то сказал Генка. — Но я рад за тебя.
— В каком смысле?
— Научился все-таки сутки сокращать. До маршала-то, выходит, теперь быстрее дошагаешь. Солдат спит, а служба идет.
Но в этот день уснуть не удалось.
К полудню со стороны «гнилого» угла выползло небольшое седоватое облачко с рваными краями. Спустя полчаса, не более, оно превратилось в огромную черную тучу, закрывшую полнеба. Не успели мы войти в палатки, как по небу с треском полоснула ветвистая небесная электросварка. Следом вторая, третья… И началось. Канонада, будто целая танковая дивизия вышла на прямую наводку и начала хлестать осколочными. Удар за ударом. Треск, грохот. Ослепительные вспышки молнии..» Попробуй усни.
— Ну и разошлась небесная канцелярия, испортит нам всю тактику, — проворчал Карпухин.
— Пронесет, — уверенно сказал сержант Каменев. — А и не пронесет — что из того? Гроза — не помеха…
Нам предстоял выезд на тактические занятия. Сразу после отдыха. И на всю ночь… Готовились к ночным заранее. Флажки, фонарики, светящиеся указки… Тренировки «пеший по танковому»… Беседы о мерах безопасности… Собрание… Социалистические обязательства взяли… Словом, готовились.
И все зазря.
Занятия не состоялись.
Помешала-таки, вопреки прогнозам сержанта, гроза.
… Туча, так и не пролив ни единой капли из своих дождевых запасов, грохоча, откатывалась за увал. Над нашим палаточным городком вновь сияло солнце.
— Ну вот, а вы беспокоились, Карпухин, — весело заметил сержант Каменев, обращаясь, собственно, ко всему взводу, когда мы уселись в кузов транспортной машины. — Небесная канцелярия, она тоже шурупит…
Подошел Бадамшин. Он тоже с нами. Лейтенант Астафьев доложил о готовности взвода к занятиям.
— А механики где? — поинтересовался ротный.
— Все трое на полигоне. У танков…
— Порядок. Тогда тронулись…
— У Сухореченского родника надо остановиться, товарищ капитан. Термоса наполним, — попросил Астафьев.
— О чем речь… Поехали…
Но остановились мы раньше, не доезжая до Сухореченского родника. Машина еще не взобралась на увал, как наперерез ей на взмыленной низкорослой лошаденке выскочил всадник. Он, бросив повод, размахивал руками и что-то кричал. Бадамшин выскочил из машины.
— Танкисты, браточки! Беда! Горим! Молния! — бессвязно выкрикивал всадник. — В Сухоречье. В усадьбе. Правление горит. Беда!
Капитан, ни слова не сказав, сел в кабину. Машина, подпрыгнув, рванулась с места.
До Сухоречья рукой подать. Сразу за увалом, в низине, возле пруда, центральная усадьба Сухореченского колхоза. А дальше, через овраг, обсаженный карагачом и орешником, вытянулось вдоль пыльного тракта село Сухоречье…
… Уже полыхала кровля. Люди, суетясь, горланя, вытаскивали из правления шкафы, столы, стулья…
Несколько человек с баграми пытались сорвать с крыши горящие стропила. Две пожарные машины, хлюпая насосами, выбрасывали через брандспойты кривые струи воды.
Капитан выпрыгнул из кабины. Подбежал председатель — высоченный однорукий мужчина.
— Берите у баб ведра, ребята, — скороговоркой бросил он, — как бы на избы не перекинулось. Воду из пруда! Бегом, ребята!
— Пожар от молнии, бабушка говорила, водой не гасят. Тут молоко нужно, — вставил Генка, но его никто не слушал.
Огонь на крыше разрастался. И было ясно, что вряд ли удастся погасить его, хотя машины по-прежнему хлюпали насосами. Мы с Генкой выхватили у девчонок-подростков большущие ведра и уже собирались помчаться к пруду за водой, как к нам подошел возбужденный хромой старик.
— Хлопчики, родименькие, — заголосил он, — казна у меня гибнет… Казна гибнет…
— Какая еще казна? — спросил Генка.
— Колхозная казна гибнет, — причитал старик, судя по всему, бухгалтер или кассир.
— Где она?
— Под столом в большой комнате. В несгораемом…
— Чего ж ты, дед, панику разводишь? В несгораемом — не сгорит…
— Он по названию несгораемый… Ящик, обитый жестью… Под столом, в большой комнате.
— А, черт! — ругнулся Генка, бросая наземь ведро.