Солдат махнул рукой:
— А куда же вы денетесь? Приходите. Нынче по раскладке гидрокурица с толченой картошкой. Вкуснятина!
Солдат скрылся, оставив нас в неведении по поводу второго графина. Однако вскоре вышел с большущим запотевшим от холодного кваса бидоном.
Генка чуть не подпрыгнул от радости.
— Видал! — торжественно воскликнул он, обращаясь к Цезарю. — Видал, как танкисты гостей встречают? Хлебного квасу от пуза! Спасибо, земляк, — он похлопал по плечу солдата, принимая у него бидон. — Присаживайся с нами. Люблю, брат, людей, для которых моральный кодекс — высшая норма поведения.
Солдат улыбнулся.
— Да уж вы тут сами попотчуйте гостя, у меня дело стоит.
Солдат уже собирался уйти снова на кухню, но Генка его остановил.
— Слухай, земляк, хоть ты в основном блюдешь моральный кодекс, но я тебя все же попрошу: искореняй ты из языка своего грубые слова. Это же некрасиво, милый, камбалу, почти благородную в общем-то рыбу, гидрокурицей называть. А толченая картошка — это, по-твоему, звучит? Она называется пюре. Понял? Может, повторить по буквам?
— Я вот сей же час дежурного покличу, он тебе растолкует по буквам, — сердито сказал солдат и решительно скрылся за дверью кухни.
— Вот так, старики, и начинаются локальные войны, — подытожил Карпухин.
— Я про тебя в газете читал, Гена. Здорово Валерка расписал, как ты на пожаре отличился. Ну, думаю, переменился Карпухин, а ты без баланды не можешь, — сказал Кравчук. — Тяжело тебе будет, помяни мое слово.
— Друг мой дорогой, да разве я ищу легкой жизни? «Покой нам только снится». Это про нас товарищем Блоком сказано. Давайте-ка лучше, старики, зальем жажду народным напитком и, как любит выражаться наш сержант, на полусогнутых отсюда.
— Боишься с дежурным объясняться? — уколол Генку Кравчук.
— А думаешь, нет?
По времени футбольный матч должен был уже кончиться, но со стадиона доносились крики, свист. Судя по всему, игра оживилась.
Кравчук с откровенной грустью в голосе сказал:
— Не знаю, ребята, увидимся ли еще? Ты, Валерка, черкни пару слов, как на место приедете. Запиши Маринкин адрес.
Генка не удержался от очередной реплики:
— Настоящие кандидаты в студенты визитными карточками заранее запасаются…
— А кандидаты в маршалы? — не остался в долгу Кравчук.
— Конечно, тоже, но только после соответствующего решения Генерального штаба, который их, кандидатов, должен в самое ближайшее время распределить.
Когда мы подошли к стадиону, матч уже закончился. Футболисты «Молнии» сидели в кузове машины. Времени на словесную пикировку с Генкой у Цезаря не осталось. Пора прощаться. Мы обнялись.
— Будьте счастливы, ребята. Всего вам!
— Будь счастлив, Цезарь!
Кравчук с разбегу вскочил в кузов машины, и она тронулась. И пока не растаял пыльный шлейф над дорогой, мы стояли и стояли на том самом месте, где простились с Цезарем. Не заметили, как подошел сержант Каменев.
— С кем вы тут обнимались? — поинтересовался он. — Вроде лицо знакомое, а не признал.
Я хотел ответить сержанту, но Генка, как всегда, опередил:
— Это, товарищ сержант, известный советский конструктор, создатель звездолетов, герой труда…
Каменев вопросительно вскинул голову.
— … будущий, имеется в виду, — закончил Генка.
— А на гауптвахте с вами вместе, случайно, он не сидел, этот конструктор звездолетов? — спросил Каменев.
— Ну и память у вас, товарищ сержант! — ответил Каменеву Генка. — Точно, он. Но это сути дела не меняет. Дружок наш поступает в политехнический. А уж оттуда прямая дорога к звездам. Верно, старик? — Генка по привычке, по дурной своей привычке, толкнул меня в бок.
— Что ты все молчишь да молчишь?
— Слава богу, ты за всех высказываешься.
— Пошли, нечего стоять, — сказал Каменев.
По дороге к палаткам Карпухин вдруг вспомнил давешний разговор с прапорщиком насчет домино и почти теми же словами высказал свое предложение Каменеву. Сержант, видимо, не поняв шутки, а может, наоборот, хорошо поняв ее, сказал коротко:
— Предложение дельное. Подумаем, обсудим. А пока формируйте, Карпухин, команду…
Возле палаток уже собрался тесный солдатский полукруг. В его центре со своей неразлучной хрипатой гармоникой восседал на табуретке Серега Шершень.
— Может, возьмешь, наконец, скрипку? — сказал я Генке.
— Очень хочешь?
— Да недурственно бы.
— Так и быть, уважу.