— Выходит, да не выходит. Не вы нас, а мы вас поколотили нынче.
— Ха! Если бы вы одни были, батальон на батальон, то еще посмотрели бы, чья взяла. А так, конечно, Варшавским Договором на нас, бедолаг, обрушились, да еще с тыла зашли.
— Это мы с Генкой там были, — сказал я.
— Так я и знал, разве без вас обойдется? Да, мне прапорщик Альхимович письмо прислал.
— О чем пишет? — поинтересовался Шершень.
— Новостей ворох. Бадамшина на восток перевели. Комбатом. Каменев на курсы младших лейтенантов уехал.
Нам, наверно, и дня не хватило бы на суды-пересуды, да Якова позвали в строй.
— Все, ребята, снимаемся с якоря. Для нас отбой. А вы?
— У нас все еще впереди, Яша. На один день на полигон не выходим. До встречи. Пиши!
— Ладно.
— «Мелким почерком, поскольку места мало в рюкзаке», — прокричал ему вслед Генка.
Мы вернулись в роту. И сразу наткнулись на Тимофея Осокина и Чеслава Новиньского.
— Привет водолазам, — сказал Карпухин. — Бронхита не будет?
Осокин только белесыми ресницами хлопает. Молчит. Этого, наверно, никакой шуткой не проймешь. А парень что надо: первым в воду бросился, чтобы товарища выручить.
Чеслав усмехнулся:
— Не беспокойся, не будет бронхита.
Я достал из кармана куртки портсигар и зажигалку.
— Это тебе, Чеслав. Держи. На память.
— Спасибо, Валерий, — он повертел в руках портсигар. — Москва, да? Сыну своему показывать буду.
— У тебя уже сын есть? — удивился Генка.
— О нет, еще не женат, — ответил Чеслав.
Подъехала польская машина с кухней на прицепе.
Обед. Попробуем сейчас горохового супа. Вкусно!
Учения продолжались. Нам предстояли совместное форсирование реки по дну, длительный марш, преодоление различных препятствий.
Сколько их еще впереди, учений, походов, сердечных встреч с боевыми побратимами!
29
«Валера!
Как же так получается, сынок, что мы от Карпухиных узнаем о твоем повышении по службе? Оказывается, ты, как и Геннадий, младшим сержантом стал. Поздравляем, гордимся тобой. Но наперед давай уговоримся: пиши о себе все. Письма твои для нас с матерью большая радость. Твой рассказ про польского солдата, письмо о поездке на вроцлавское кладбище я на работе всей бригаде читал. Товарищи мои кланяются тебе.
Поздравляем тебя, сынок, с наступающим Новым годом, желаем счастья, бодрости, здоровья. Как собираетесь встречать праздник? Мы — дома. Тридцать первого — у нас, первого — у Карпухиных. Новые углы-то обмыть полагается, чтоб, как говорится, плесень в них не заводилась. Поздравь от нас Геночку, Целуем.
Любящие тебя родители».
30
— Ну что, раззвонил на весь Средневолжанск про свою вторую лычку? — попенял я Генке, показав ему письмо из дому.
— Про твою тоже, — невозмутимо ответил он. — И Наталье твоей сообщил.
— Почему моей?
— Не притворяйся! Еще пару месяцев назад на ее конвертах, если мне не изменяет память, значились две фамилии. Не так ли? А теперь? Фамилия Карпухина начисто отвергнута. Думаешь, Карпухин не догадывается, что к чему?
— Ты неисправим, Гена.
— Конечно, я неисправим. — Генка положил мне на плечи руки и, притянув к себе, прошептал на ухо: — Я тебя поздравляю, Валерочка, она славная девчонка. Хоть и ехида, с бесенятами в глазах, а славная.
Я стоял, растерянный и счастливый, слушал Генкин жаркий шепот и не знал, что сказать ему в ответ.
— Погоди, уж раз ты сам разговор этот начал, я тебе сейчас такое выдам… — загадочным тоном произнес Генка, — только заранее прошу, чтоб ты простил меня, Валера…
— Ты о чем?
— За твоей спиной, без спросу…
Подбежал дневальный Ашот Абагян, оборвал Карпухина на полуслове.
— Климов, к старшине.
— Ладно, иди, — Карнухин, недовольный, стрельнул взглядом в Абагяна и махнул рукой. — Придешь — выдам. Видит бог — не хотел, но…
— Да о чем ты хоть?
— Иди, иди, Валера, не вводи во гнев Ник-Ника.
Необъяснимая тревога охватила меня. Что Карпухин собирался мне «выдать»? Почему заранее просит прощения? Что он мог сотворить за моей спиной, без спросу? Что-нибудь дурное? Чушь какая-то. На дурное по отношению ко мне он не способен. Но что-то он знает? О Наташке?
Я постучал в дверь канцелярии.
— Входите, входите, товарищ Климов, — старшина Николаев сидел за столом и читал газету. — Чем вы взволнованы, юноша? — спросил он, сворачивая газету.
— Ничем, товарищ гвардии старшина. Прибыл по вашему приказанию, — я попытался улыбнуться.