Письмо взволновало Эльмурзу.
«Ах ты моя хорошая! «Учусь ничего, но постараюсь учиться хорошо». Вот так обрадовала брата!» Письмо сестренки забавляло и радовало. Вспомнилась дагестанская весна…
После окончания курсов Эльмурза получил направление в танковую часть, на Ленинградский фронт.
VII
В одну из туманных морозных ночей Эльмурза переправился через замерзшую Неву и вскоре входил в штабную землянку танковой части, действующей неподалеку от станции Мга.
Начальник штаба, взяв направление, бегло взглянул на документы и без лишних слов перешел к делу:
— Идите и принимайте танковый взвод. Торопитесь. До наступления — считанные часы. Действуйте.
— Есть, принять взвод! — ответил Эльмурза.
Познакомившись с экипажами и приказав привести машины в боевую готовность, Мурза хотел было пойти на часок отдохнуть, как передали приказ о наступлении.
Бой предстоял тяжелый. На этом участке фронта фашисты сосредоточили крупное танковое соединение, и все попытки наших частей прорвать глубоко эшелонированную оборону врага успеха не имели.
Наступление началось в 4.00… Маневрируя, танки удачно проскочили сквозь линию сплошного заградительного огня и, рванувшись вперед, смяли вражескую противотанковую оборону. Следом шла пехота. Ворвавшись в брешь, пробитую танками, пехотинцы заняли первую линию вражеских траншей.
Этот маленький успех внес замешательство в планы фашистов, и они были вынуждены контратаковать. Завязалась танковая дуэль. Башни тяжелых танков то и дело поворачивались из стороны в сторону, извергая из стволов пушек пламя. Пулеметы раскалились. Противник во что бы то ни стало стремился отбить захваченные траншеи. Бой закончился, когда уже совсем стало светло.
Снежное поле до самого горизонта потемнело от порохового дыма и сплошь зияло черными воронками от снарядов и мин. Казалось, сама земля жалуется на жестокость людей.
За прорыв вражеской обороны Мурза был награжден орденом Красной Звезды.
Многое увидел и пережил Мурза, находясь на Ленинградском фронте. В одной из атак его танк был подбит, а он ранен. Снова пришлось проделать ранее знакомый путь: медсанбат — эвакуация — госпиталь.
Из госпиталя он писал родным, что ранение не тяжелое и дело идет на поправку, с достоинством отмечал перемены во взглядах на жизнь. Хотя он и молод, мысли его созрели настолько, что может беседовать с убеленными сединой людьми. Отцу писал: «Здесь, под Ленинградом, я по-настоящему понял русскую пословицу «Голод — не тетка». Теперь я знаю, что это такое».
У родных он спрашивал: нет ли какой весточки от Аркадия, а если получили, то просил сообщить его адрес. Из дому ответили, что русский друг больше писем не присылал, а конверт от первого письма с номером полевой почты Арсен уронил, и козленок сжевал его.
В конце письма рукой Темиргерея была сделана приписка, что по общему настоянию аульчан его избрали председателем сельского совета, и он сдал свою бригаду Марьям. Базар-Ажай заменила ушедшего на фронт начальника почтовой конторы в Бав-Юрте, а брат Марьям — Манап пошел на фронт добровольцем. Произошло это так…
Как только Базар-Ажай стала заведующей сельской почтовой конторой, она задалась целью освободить от призыва в армию брата Марьям — Манапа и, выдав за него свою дочь, получить от Айзанат приличный калым.
Сперва она повела дело издалека. Как-то побывав у матери Марьям, она сказала:
— Вай, Айзанат, тебе трудно жить без дочери?
— Ой трудно, Базар-Ажай. В моем возрасте тяжело дрова рубить, чинить крышу, ходить по воду и доить буйволицу.
— Вот и я так думаю, — поддакнула Базар-Ажай. — А о Марьям тебе нужно забыть… Ушедшей воде нет возврата. — Тут же, прищурившись, добавила: — А что, если мы поженим твоего Манапа на моей дочери? Сама знаешь, дочь моя работящая, услужливая. Слова от нее плохого не услышишь. Валла, жизнь твоя сладкой конфеткой станет… Нравится мне Манап. Люблю я его. Лучшего зятя и желать не хочу.
— Дело говоришь, соседка, да только жениться ему не время. Скоро в армию призовут, — ответила Айзанат.
— А ты поговори с Темиргереем, пусть он в документах уменьшит годика два Манапу. Вот и выйдет по-нашему.
— Страшно. Вдруг люди узнают. Позор падет на наши головы.
— Не узнают, если ты сделаешь так, как я скажу. Об этом будем знать только мы — ты, я и Темиргерей.
— Ой боюсь. У меня язык не повернется просить Темиргерея. Может быть, ты его попросишь…
— Эх, лучше бы я тебе ничего не говорила, — досадовала Базар-Ажай.