Анатолий Гусев
Побывка
В конце февраля 1916 года на всём Турецком фронте шли ожесточённые бои. Русские войска приостановили наступление, и перешли к обороне. Турки же усилили натиск, проводили многочисленные разведки боем, ища слабые места в русской обороне. Если такое место находилось, то турки яростно вгрызались в него, продвигаясь вглубь русской обороны. В таких случаях в дело вступали казаки. Они отрезали неприятеля от основных сил и уничтожали его. Вскоре давление турок начало ослабевать, и русские части перешли в наступление.
Первого марта 1916 года три взвода 6-й сотни 3-его Линейного Кубанского казачьего полка под командованием прапорщика Григорьева преследовали отступающего противника. Сходу было занято селение Мама-Хатун.
Григорьев приказал занять господствующие высоты. И вовремя: турецкая конница, перегруппировавшись, пошла в наступление, и попала под пулемётный огонь казаков. Турки отступили, казаки выскочили из укрытий и стали ловить лошадей и собирать оружие. Противник по ним открыл огонь из ружей, громыхнула пушка, казаки ели успели спрятаться, одну лошадь и одного казака убили, а младший урядник Платон Кузнецов получил пулевое ранение в указательный палец левой руки.
– Надо же, как меня угораздило. Смешно, но больно, – жаловался он в укрытии своему одностаничнику приказному Илье Захарову.
Палец перевязали, турецкие пули щёлкали по камням.
– Плохо дело, – сказал Илья.
– Да, – согласился Платон. – Обожди. Это ты про палец или про турок?
– И то и другое.
Стрельба поутихла, а из-за поворота дороги вылетела казачья сотня.
– Наши, – радостно толкнул Илью в бок младший урядник.
Илья кивнул и решил посмотреть, что делают турки. Свист пули он не услышал и когда Платон повернулся к нему, Илья лежал навзничь с красным кружочком ровно между глаз.
Прапорщик Григорьев докладывал временно исполняющему обязанности сотника 6-й сотни 3-его Линейного Кубанского полка прапорщику Сорокину.
– Двое убиты, один ранен, фельдшер контужен, две лошади ранены легко, трёх лошадей захватили.
– Благодарю, прапорщик. Где раненный? Я, всё-таки, бывший фельдшер.
Вышел сконфуженный младший урядник Кузнецов с перебинтованным пальцем.
– Разворачивай свою тряпку, Платон, – сказал Сорокин, – посмотрим, что там у тебя.
Они были с одной станицы, с Петропавловской. Платон младше Сорокина на год, ему тридцать лет. Бывший фельдшер осмотрел рану и сказал:
– Кость задета, но ничего, выживешь, но рану нужно в чистоте держать. Грязь попадёт – руку отнимем, а то и сам пропадёшь. Антонов огонь, это брат, не шутка. Как ты такое ранение умудрился получить?
– За уздечкой потянулся. Хотел лошадь поймать, а поймал пулю.
– Хорошо, что не лбом.
– Соседа моего убили, – невпопад сказал Кузнецов, – Илюшку Захарова.
– Груша его вдовой стала, – покачал головой Сорокин, – детей двое у него?
– Да, два казачка. Доля казачья такая. Глупо погиб. Пока я на вас смотрел, он решил посмотреть на турок. Вот и получил свой свинец в голову.
– Смерть, она, Платон, не умная и не глупая. Она просто смерть. Судьба знать такая. Написать надо родным.
– Напишем. Как селение-то называется, Иван Лукич?
– Мама-Хатун. На русский язык переводиться как «женская грудь».
– Почему такое название?
– Да вон видишь: две горы торчат? Из-за них, наверное, и назвали.
– Что-то как-то не похоже.
– Ты давно женской груди не видел, Платон. И, к тому же, откуда ты знаешь какая грудь у турчанок? Может быть, такая, туркам виднее.
Сотне Сорокина было предписано занять село Гюль-Веран. Убитых казаков завернули в бурки, заложили камнями, поставили самодельные кресты из веток.
Село Гюль-Веран было взято. После чего сотня Сорокина получила приказ дислоцироваться в Мама-Хатун.
На отдыхе из перемётных сум погибших были вытряхнуты их нехитрые пожитки и вахмистры ходили и уговаривали казаков купить что-нибудь. По закону лошади убитых оставались в сотне, родственникам погибших казаков полагалась компенсация по 200 рублей из полковой казны, хотя настоящий строевой конь стоил гораздо дороже. И распродажа вещей устраивалась только для того, что бы выручить какие-то гроши и вместе с компенсацией выслать жене, детям, отцу и матери погибшим.
Вахмистр Елисеев подошёл к Кузнецову:
– Купи фуражку.
– Зачем мне фуражка? У меня папаха есть.
– Ещё и фуражка будет.
Младший урядник тяжело вздохнул. С наличными деньгами у казаков было плохо, и расставались они с ними неохотно, хотя и понимали эту необходимость: война есть война и их семьям могут так же собирать. Кузнецов достал из кармана полтинник:
– Захарову отошли. А фуражку ещё кому продай.
– Не хорошо, Платон, возьми фуражку.
– Добро, – согласился младший урядник. – А, гулять так, гулять. На копейку, давай и портянки.
На Турецком фронте вскоре установилось затишье, казаков стали отпускать на побывку на 28 дней, включая дорогу. На дорогу уходило: четыре дня, что бы добраться до города Сарыкамыш, оттуда три дня поездом до Владикавказа. Из сотни отпуск давали двум офицерам и двум рядовым казакам. Сорокина не отпустили. На побывку отправились хорунжий Пащенко, прапорщик Григорьев, младший урядник Кузнецов и приказной Меркул Бублик.
Два дня младший урядник Платон Кузнецов праздновал встречу с родными в станице Петропавловской.
На третий день пошёл на горькую встречу к родным Илюхи Захарова, принёс фуражку. Мать Ильи зарыдала, увидев на внутренней стороне химическим карандашом рукой сына написано «И. Захаров».
На столе закуска, самогон, выпили, помянули, Платон стал рассказывать:
– Геройски погиб Илюха, что тут рассказывать? Да он и был героем, это все знают. Посёлок этот называется Мама-Хатун у реки Евфрат. В библейском месте, значить, погиб Илюха. Идём, значить, мы, а на нас сотня турок как выскочит и ну саблями махать. А Илюха шашку вынул и на них. Ну, Илюху вы же знаете. Он всегда был такой. Один против десяти. А что ему? Казак! А хоть и против двадцати. Но врать не буду. Пятеро было против него, пятеро. А тут и сотня наша шестая во главе с прапорщиком Сорокиным подоспела. Ну, вы знаете Ваньку Сорокина? Порубали мы басурман в мелкую, мелкую капусту. Глядь, а Илья ваш весь в крови. Кончается, значить. Иван Лукич даже прослезился.
– Ванька Сорокин? – спросил кто-то из родни. – Да он каменный.
На него зашипели, Платон продолжил:
– Да и мы все, прямо сказать… Да. Ну, чего говорить? Священник, да, отпел, причастил, исповедовался всё как положено. Перед смертью и вас всех вспоминал, велел кланяться и простить его, если в чём виноват. И вам поклон, Фёдор Матвеевич, и вам, Прасковья Ивановна. А тебя Грушенька, как он любил… Как он любил тебя, Груша.
Груша зарыдала в голос. А Платон передавал поклоны всей родне Захарова, моля Бога, что бы никого не пропустить и, тем самым, не обидеть.
– И схоронили Илью честь по чести на кладбище. Там русские живут. Не в этом селении, ну, там недалеко. Они не православные, хотя в Христа верят, в святых – нет, но и не мусульмане. Какие-то такие чудноватые.