— О! И вас, конечно, тоже, мисс Монтана. Но я имел в виду Джона. Кстати, здравствуйте. — Он помолчал. — Я Майк Диббс — президент «Обратной связи». — Снова пауза. — Компании звукозаписи «Обратная связь». Догадываетесь, в чем дело? Мы выпускаем музыку Айсис.
— А… — В переулке Тин-Пэн звякнула упавшая монетка. — Моя песня… Спасибо.
— Айсис вам говорила?
— Кажется, нет.
— Появляется на этой неделе и с ходу занимает пятое место.
— Хорошо. — Недостаток энтузиазма у Джона объяснялся его абсолютным непониманием происходящего.
— Хорошо? — перебила его Ли. — Это же просто потрясающе!
— Ну, может, и не слишком потрясающе, — поддакнул мистер Диббс. — Я решил, это будет сингл. Но весьма и весьма заслуживает поздравлений. На следующей неделе вещь, без сомнений, поднимется на первое место. Конкуренции никакой. И из Америки хороший откат. Грядет настоящий мировой хит. Он выведет Айсис в категорию «мега», хотя и не в лигу здесь присутствующих.
Ли состроила гримасу «мол-что-еще-за-новости?».
— Она больше не кумир одних недоумков. Я так понимаю, это ваша первая песня?
— Да.
— Замечательно. Знаете, многие талантливые люди трудятся всю жизнь, чтобы выбиться в первую десятку. А у вас первый выстрел — и прямо в яблочко. Но не смею навязываться. Вот моя визитная карточка. Не теряйте связи. Я хочу посмотреть все, что у вас есть. Пообедаем, и я сделаю из вас богатого мальчонку. Договорились? Я не шучу. И вы мне, старому еврею, прибавите деньжонок. Скажите ему, Ли.
Они сели на заднее сиденье, и в «мерседесе», как по заказу, зазвучал голос Айсис.
— Только что получил, — объяснил Хеймд. — Пятое место в первой десятке. Айсис велела своему человеку сказать мне, чтобы я передал вам. Грандиозная песня.
— Да, Джон, — улыбнулась Ли, — грандиозная. И поет она хорошо.
Джон слушал, но никак не мог связать ее с собой. И испытывал неудобство оттого, что не кипел гордостью, изумлением и радостью, а чувствовал одно тягучее недоверие.
Недели, месяцы, годы он будет слышать ее, хотя ни разу не играл, — из дверей кафе, по телевизору; обрывки строк, как сигаретные окурки, полетят из окон машин, а однажды на остановке какой-то человек, перевирая слова, станет мурлыкать первый куплет. Надо было хлопнуть его по плечу и сказать: «Приятель, это моя песня. Ты перепутал слова». Хороший был бы анекдот. Но Джон ничего не сказал, потому что не хлопал людей по плечу и потому что не ощущал, что это его песня. Слабое чувство авторства разрушал ритм. Джон понимал, что случилось самое грандиозное в его жизни событие — он достиг чего-то очень огромного, но не умел осознать и в глубине души чувствовал, что причина тут не в поэзии и не в поп-музыке. Он не возражал, чтобы его перекладывали на музыку. Вся поэзия начиналась с поп-песенок. Причина таилась в нем самом — в его негодном рецепторе, сущей ерунде по сравнению с другими бедами. Но его дисфункция влияла на все поступки Джона.
— О чем ты вспоминаешь, когда слышишь слова: «Я смотрел, как ты спала»? — спросила его Ли.
— Конечно, о тебе.
Она схватила его за руку и замурлыкала.
Ложь далась легко, потому что песня не навевала вообще ничего. Джон не мог извлечь из памяти образ Петры в ее грязной каморке, ощутить последний приступ нежности или раскаяние разрыва, увидеть, как писал стихотворение в мучительной убогости мансарды. Но вдруг этот образ пришел. Ясный, как утро. Он сидел на кровати рядом с Айсис, оба склонились над листом бумаги, Джон касался обнаженной руки, вдыхал ее легкий аромат, видел маленькие бугорки грудей и светлые волоски на запястье, слышал, как ее голос оживлял слова. Тогда стихотворение родилось на свет, его произнесли вслух. Строчки обрели крылья, стали настоящими — его! — и вдруг упорхнули.
Самая грандиозная вещь, которую он когда-либо сделал. До самого следующего утра.
— Джон, не знаю, как и сказать. — Ли прохаживалась по комнате, а он читал газету. Мисс Монтане за ее игру приклеили ехидный ярлык постфеминистской нудистки. — Ну вот, у меня голубая моча.
Джон недоуменно поднял глаза.
— Я беременна. — Она швырнула на кровать обрывок лакмусовой бумаги. — Беременна! Дьявол! Никогда не произносила этих слов. У меня будет чертов ребенок! Да скажи же что-нибудь!
Джон истерически шарил в собственной голове в поисках хоть какого-нибудь чувства. Куда они все подевались? Так не бывает, чтобы гены не отозвались на грядущее отцовство. Господи Боже мой! Да где же они? Ничего. Отвечай!