И хотя сама никоим образом не интересовалась печатным словом, но была достаточна разумна, чтобы нанимать молодых, умненьких выпускников вузов, которые хотя и были ленивы, зато прекрасно разбирались в товаре. Клив (Холл, свободные исследования) занимался популярной прозой, Дороти (Эксетер, исследования женского вопроса и журналистика) вела справочники и биографии, а Джону (Оксфорд, английский язык) досталось самое трудное — классика, поэзия, зарубежная литература и пожилые люди, которые приходили и говорили: «Помнится, была такая книга, я читал ее в поезде, когда ехал на юг из Перта. Там был один человек с огромной родинкой, он повесился в Таиланде». На это Джон отвечал: «Родимое пятно — ясно. Герой застрелился в Бирме. Это Джордж Оруэлл. Он стоит вон там». По какой-то неизвестной причине еще ему приходилось ковыряться с детскими книгами. Видимо, поэзию посчитали следующей ступенькой после детских стишков.
— Привет, мальчики. Вы уже прибрались? Отлично! — Миссис Пейшнз произнесла это так, будто речь шла не о магазине, а об их спаленках. Она обращалась с сотрудниками, как с детьми, которых у нее никогда не было, — то и дело стращала, постоянно смущала настойчивыми вопросами об интимных делах и выдавала каждому порцию его провинностей, словно разливала похлебку Армии спасения.
— Ну нет, больше такое не повторится! Клив, я сделала тебя ответственным. Ты меня обнадежил. Какие несносные люди, кутерьма, репортеры! Отныне будем представлять только кандидатов на Букеровскую премию. У них не такая сумасбродная личная жизнь и нет воспоминаний о членах кабинета. А если и есть, они молчат в тряпочку.
— Что вы, миссис Пи, все было просто замечательно. Ли — это высший класс! Здесь, у нас, собственной персоной. Здорово! Гораздо лучше, чем Рой Хаттерсли, который всех вокруг оплевал, а потом по ошибке подписал книги Стивена Хокинса.
— Сознаюсь, это было отвратительно. Мы получили хоть сколько-нибудь обратно? Слава Богу, их никто не читает. Нет, Клив, хватит нам ярких личностей. Я понимаю, почему она вам понравилась — из-за ее нелепых грудей.
— Перестаньте, миссис Пи, в них нет ничего нелепого. Они фантастические.
— Клив, дорогуша, они из пластмассы.
— Неправда.
— Ей-богу, пластмассовые. Заметил, какие они неподвижные, когда она стряхивала приставшую к платью пушинку?
Клив повернулся к Джону.
— Как ты думаешь, они пластмассовые?
Джон приводил в порядок античных авторов от Аристофана до Ксенофонта, но тут почувствовал, что краснеет.
— Не знаю, не заметил.
— Не пори чепухи! — возмутилась миссис Пейшнз. — Ты с них глаз не сводил, когда помогал подписывать книги. Я так и ждала, что нырнешь между ними. Должен был заметить все шрамы.
— Нет, правда, миссис Пи, я ничего не заметил.
— В любом случае в ее возрасте они не могут быть настоящими. — Хозяйка магазина эффектно открыла кассу. — Ни они, ни лицо, ни задница. Ли всего на пару лет моложе меня. Клив, ты когда-нибудь видел, чтобы я так виляла задницей?
Клив перехватил взгляд Джона и раздул щеки.
— Боже, сколько тут чеков!
— Да, вчера вечером мы продали вороха бумажных титек.
— Даже Ричард Брайерз купил. Я всегда считал, что у него вкус лучше.
Открылась дверь, и в магазин робко ступил покупатель. На его губах играла идиотская улыбка. Такую улыбку люди приберегают для приемной дантиста и книжных лавок. Разговор прервался. Миссис Пи не любила, чтобы продавцы разговаривали, когда в зал заносило клиента. Книжные магазины должны располагать к мыслительному процессу. Поэтому большую часть дня здесь хрипло перешептывались, нагнетая напряженную атмосферу.
— Клив, дорогой, пожалуйста, включи какую-нибудь музыку.
— Только не «Времена года», — быстро добавил Джон. Он опять обратился к облагораживающей классике и подумал, как бы заработать состояние, издав кассету с музыкой для книжных магазинов. «Зима» из «Времен года», «Славянский хор», песни Коула Портера в исполнении Эллы Фицджеральд, Дейв Брубек и Филипп Класс. Клив поставил Эллу, и утро сразу показалось ночью. Она рассказывала единственному покупателю о своем любимом, а тот разглядывал груди Ли.