Ведь если Соланж все-таки родилась, значит, надежда была…
«Ах, мама, мама, почему даже на смертном одре ты смолчала о главном? Знала ведь, как для меня это важно».
Несмотря на апрель, погода по-прежнему не баловала теплом: после обеда зарядил мелкий, колючий дождь, но Соланж, кутаясь в плащ, все-таки не спешила забиться под тент вместе с притихшей на время Жюли. Боялась, что та опять зарядит, как тот дождь, восторгаться их спутником и ее тюремщиком по совместительству, а этого ей хотелось меньше всего.
— Заболеете, — вдруг послышался рядом с ней мужской голос. — Идите под тент.
Она глянула вверх сквозь пелену сеющего дождя и рассмотрела голубые глаза.
— Вы теперь моя нянька? — Вскинула бровь. — Вот уж не знала.
Мужчина привычно на ее тон не среагировал, только сказал:
— Сами знаете, расхвораетесь — не понравитесь новому мужу.
— Ты о том человеке, что купил меня за сто фунтов? — осведомилась она, и обрадовалась, заметив искру удивления в глазах собеседника. — Да-да, об этой сделке мне все известно, можешь не отпираться. И везешь ты меня, как товар, чтобы сбыть с рук на руки. Что, скажешь, я ошибаюсь?
Сайлас Гримм потер щеку, и Соланж впервые заметила, какие красивые у него пальцы.
А виной всему болтушка Жюли: «И все-таки, даже вы не можете не признать, что мистер Гримм приятный мужчина!»
Она бы точно без этого наблюдения прожила.
— Меня это все не касается, — отозвался между тем Пес, — я просто выполняю приказ своего господина. А мне приказали доставить вас в Лондон по верному адресу?
— Какому именно?
— Это не важно.
Соланж прищурилась, зло наблюдая из-под приспущенных век за мужчиной.
— Ты хуже, чем сутенер, — прошипела одними губами. — Продаешь меня, как товар, не задумываясь о прочем.
И удивилась, услышав:
— Если на то пошло, мисс Дюбуа, сутенер — ваш отец, а не я. Это он продал вас за презренный металл, а я — лишь сопутствующее обстоятельствам зло, с которым, хотите вы того или нет, приходится считаться.
Сказав это, Гримм тронул поводья лошади и отъехал вперед, где перекинулся парочкой слов с Гринуэем.
Между тем это была самая длинная речь, которую Соланж когда-либо слышала от этого человека, к тому же весьма неоднозначная. Он что же, осуждает отца, или ей показалось? И дерзит, что вовсе невероятно?
Она вздрогнула, ощутив, как ее тронули за плечо, дернулась инстинктивно, защищая не себя, а стороннего человека.
— Я напугала вас, извините, — повинилась Жюли. — Просто хотела позвать вас спрятаться от дождя. Вы продрогли, должно быть!
Ее забота была такой искренней, а улыбка располагающей, что Соланж сделалось не по себе. Неужели эта дуреха не знает, кого на самом деле жалеет? Разозленная на недавнего собеседника, отыграться Соланж решила на ней.
Демонстративно тряхнула рукой с серебряным обручем и весьма грубо спросила:
— Вы разве не знаете, кто я есть?
— Эээ… миссис Аллен, я знаю, — растерялась Жюли.
— Да нет же, кто я по сути, — она опять показала браслет, — я — перевертыш. Оборотень. Верфольф. Так почему вас волнует, продрогла ли я? Вам не должно быть до этого дела. Люди не любят нас и боятся… Не притворяйтесь, что вы не такая.
Девушка, не оскорбленная, а скорее, печальная, молча глядела ей прямо в глаза.
— Мне жаль, если вы полагаете, что я притворяюсь, — сказала она наконец. — У меня в мыслях не было относиться к вам как-то иначе, нежели к прочим знакомым.
— Вы наивны, Жюли, и не знаете, что говорите. — Соланж головой покачала.
— Возможно, но у нас в Стратфорде перевертышей почти нет, а мне всегда было так любопытно… — Она смущенно замялась и выпалила: — Вы разве не мерзнете под дождем?
Ее непосредственность развеяла мрачное настроение девушки, и она улыбнулась.
— Еще как мерзнем. Я уж точно! — С такими словами она полезла под тент, присев рядом со спутницей.
— А вы когда-нибудь обращались? — не отставала Жюли.
— Никогда. Сами знаете, это карается смертью!
— А знаете, кто вы? Я слышала, перевертыши могут быть кем угодно: хоть волком, хоть страшным медведем.
Соланж покачала головой.
— Этого я не знаю. Без обращения не узнать своей сути, а я заперта в этом теле специальным браслетом!
Жюли сделалась грустной
— Наверное, это ужасно, никогда не узнать до конца, кто ты есть, — сказала она. — Мне жаль, что закон запрещает вам обращаться. Будь я на месте королевы Елизаветы, изменила бы это!