Шекспир не сразу, но произнес:
— Я хорошо понимаю, каково это, сдерживать свою суть. — Его пальцы в пятнах чернил пробежались по вьющимся волосам. — Каждый день притворяться кем-то другим… кем-то менее значимым. Кем-то… — он попытался подобрать верное слово, но не сумел. Вопрос был болезненным для него, и Уильям разволновался. Продолжил, глядя девушке прямо в глаза: — Люди боятся того, что не могут понять. А никто до сих пор толком не знает, откуда пришли перевертыши… Их человеческий разум, облеченный в звериную мощь, ужасает их. Заставляет бояться. И если пугающее убить, страх притупляется, понимаешь? Вот почему эти головы здесь, они дают лондонцам ложное ощущение власти, способность справиться с непонятным, пугающим. Дарят мнимое ощущение безопасности.
— Да ты поэт, — прошептала Соланж без тени усмешки.
Еще никто никогда так долго не говорил с ней о перевертышах, да еще такими словами.
Уильям снова провел по волосам, явно смущенный сказанным ей, к счастью, спасла его от неловкости загруженная телега, напиравшая на Соланж. Вот-вот подмяла бы девушку под себя…
— Эй, осторожней! — крикнул Шекспир, оттягивая спутницу в сторону, но возница даже не оглянулся.
Еще бы, Лондонский мост — не то место, где глазеют по сторонам, этот мост похож на туннель с нависающими над рекой и мостовой двумя сотнями лавок до семи этажей в высоту. И если у вас имеются лишние деньги, пересечь его лучше на маленькой лодке по Темзе, чем опасаться быть раздавленным заживо или ограбленным в этой жуткой клоаке.
— Молодой человек, не желаете прикупить… капельку бересклета? — зашелестело в ухо Соланж приторным голоском.
Стремительно оглянувшись, она разглядела высокого незнакомца в грязном плаще, тот улыбался, глядя ей прямо в глаза, и, чуть приоткрыв одну его полу, демонстрировал с десяток флаконов с настойками бересклета.
У Соланж сердце толкнулось о ребра: откуда он знает, что она перевертыш?
На ней нет браслета, а значит, формально она — человек.
Или она, экономя, слишком мало приняла капель с утра, и глаза ее пожелтели?
Боже мой! Она почти зажмурила веки, выдавая себя с головой, но опомнилась, когда её спутник сказал:
— Убирайся, пройдоха: нам твой товар ни к чему. Разве не видишь, мы — люди?
— Так ли? — Неестественно широко растянулся огромный, будто гуттаперчевый рот, а глаза указали на головы.
И Соланж сразу же догадалась, что торговец подпольным товаром просто-напросто выискивает в толпе тех прохожих, что дольше прочих глазеют на мертвые головы, выдавая тем самым, как он полагает, свою принадлежность к несчастным изгоям.
Что ж, впредь она будет умнее! Но сам факт, что купить бересклет можно подпольно, не обращаясь к королевским аптекарям, порадовал несказанно. У нее остался последний флакон, да и тот на исходе, а щеголять желтой радужкой ей теперь небезопасно: если стража заметит цвет глаз — решит проверить браслет.
А его больше нет…
Разве что также подпольно восстановить его на руке? Но с этим придется разобраться чуть позже, сейчас главное отыскать «Глобус» и найти место ночлега.
А еще продать жеребца…
Денег в её распоряжении было мало и платить шиллинг в неделю за постой и кормежку она оказалась бы не в состоянии. Хотя черного берберийца было по-настоящему жаль: хорош, чертяка, не в пример своему бывшему хозяину.
— Так, — веско отозвался на вопрос торговца Шекспир. — Иди-ка ты, куда шел, пока я властям не донес, чем ты, мерзавец, здесь занимаешься!
Торговец, ясное дело, не испугался угрозы, лишь улыбка его сделалась шире, и, откланявшись, он нырнул молча в толпу, растворившись в ней в один миг.
— Не бойся, — сказал вдруг Шекспир и, взяв ее за руку, потащил через толпу.
Не бойся?
Соланж глянула на него, желая понять, к чему он это сказал, но молодой человек смотрел только вперед и маневрировал между прохожими, не обращая на нее никакого внимания.
В конце концов, они с трудом выбрались из толпы и оказались на южном берегу Темзы. И, спросив направление у уличного мальчишки, поспешили в сторону «Глобуса». Театр стоял недалеко от реки, так что долго идти не пришлось. Помпезное здание, в ширину вдвое выше, чем в высоту, оно еще издали бросалось в глаза: деревянные оштукатуренные стены, соломенная крыша, которая, как позже им стало известно, тянулась частично над сценой и ярусами — центр театра находился под открытым небом. Над единственной узкой дверью — табличка с надписью «Глобус» и изображением Атланта и земного шара.
— Выглядит очень даже солидно, — констатировала Соланж, остановившись у двери и разглядывая театр. — И претенциозно.