— Кто ты такой? — спросил молодой человек, пока она шила, держа подол его платья. — Тебя нанял Бёрбедж?
— Я был бы рад, будь это так, но пока только мечтаю попасть в вашу труппу.
— Хм, с иголкой ты явно на «ты», — похвалил травести, оценивая проделанную работу. — Не хочешь пойми ко мне в услужение? Вместо Уокер, дурехи. Она вечно куда-нибудь пропадает, да и шьет много хуже тебя. А пальчики у тебя ловкие… — Актер поймал руку Соланж. — Но перчатки зачем?
Соланж растерялась, но только на миг.
— Чтобы скрыть ожоги на коже, — солгала она.
Травести хмыкнул.
— Как необычно. Люблю необычных людей! — И, взмахнув своей юбкой, взметнул в воздух облачко пудры.
Глава 9
— Ну и чего вы хотите? — уперев руки в бока, вопросил Джеймс Бёрбидж, тот самый дородный мужчина, что велел рассчитать Мэри Уокер, портную. — Играть?
Представление уже отыграли, толпа зрителей разошлась — актеры остались одни в опустевшем театре, и владелец, Джеймс Бёрбедж, обратил на них взгляд.
— Эм… я в целом не против любой, предложенной вами работы, — сказала Соланж, которая в целом не помышляла о сцене, а Шекспиру сболтнула об актерских задатках в порыве несвойственной откровенности и насмешки над самою собой.
Недолго думая, Бёрбидж схватил ее за подбородок, чем поверг в шок, и поводил голову из стороны в сторону, как бы оценивая товар. Этот странный мужчина понятия не имел, чего только что избежал, сделав это в перчатках, которые прилагались к сценическому костюму.
— Что ж, личико миленькое, — констатировал он. — Можно попробовать тебя в женских ролях. Ты играл уже?
— Не на сцене, сэр.
— Лет тебе сколько?
— Двадцать.
— Многовато, однако, но ты хлипенький, тонкокостный, больше пятнадцати и не дашь. Эй, Ричард, — обратился он к сыну, юноше одного с нею возраста, — подберите мальчику роль. Две-три фразы будет достаточно для первого раза! Посмотрим, что из него выйдет. — И снова к Соланж: — Но ты не думай, что станешь слоняться здесь просто так и получать свои деньги…
— Он вообще-то неплохо с иголкой справляется, — вставил все еще в женском образе Натан Филдс. — Я бы взял его в костюмеры.
— Мальчика — в костюмеры? — грубо вскинулся Бёрбедж, но Филдс обиженно засопел, и старик миролюбиво добавил: — Посмотрим. Пусть поначалу и тебе помогает, и прочим работникам сцены. А начнет с отхожего места, оно снова смердит нестерпимо! Сил моих нет обонять этот запах.
Поднявшийся ветерок, действительно, донес до них запах отхожего места, почти такой же ядреный, как в кожевенной мастерской, где для смягчения кож используют чаны с мочой и человеческими фекалиями.
— Ну а ты, — Бёрбедж поглядел на Шекспира, — ты тоже актер?
— Отчасти, сэр… да.
— Отчасти? И что это значит, облобызай меня Мельпомена?
Мужчина так громыхнул своим баритоном, что Уильям враз стушевался, и Соланж, уже знавшая, как ему нелегко говорить о писательстве, отозвалась за друга:
— Он пишет, сэр. И довольно неплохо!
— Пишет? Что именно?
— Пьесы, сэр, — подал голос Шекспир. — И я был бы счастлив, пожелай вы их посмотреть.
Бёрбедж, актер даже вне сцены, возвел очи горе и вскинул руки, потрясая ими над головой.
— Святой Дионис, сейчас каждый второй мнит себя драматургом, и преталантливым. Кто твой отец? — выстрелил он, казалось бы, не относящимся к делу вопросом.
— Перчаточник, сэр.
Бёрбедж схватился за голову.
— И прибыл ты из…
— … Стратфорда-на-Эйвоне, сэр.
— То есть из кучи навоза, в которой какой-то червяк возомнил себя драматургом?
— Сэр… — Шекспир так решительно побледнел, что Соланж испугалась за его самочувствие.
— Сэр, пожалуйста, дайте шанс моему другу проявить себя, — взмолилась она. — Вот увидите, он еще удивит вас!
— Вот уж вряд ли, — промычал Бёрбедж, но как будто смягчился. Будучи по природе чересчур экспрессивным, он легко отходил, и в целом человеком был добрым. — Ну да ладно, посмотрим, что из себя представляет сын перчаточника. Тебе дадут роль…
— А мои пьесы, сэр?
Бёрбидж, уже развернувшийся, чтобы уйти, вдруг положил руку Уильяму на плечо и серьезно сказал:
— Без обид, парень, но, если ты не Кристофер Марло, нам не о чем говорить. Мне нужно что-то по-настоящему дельное, понимаешь, а не писульки сына перчаточника… — И снова взревел, отыскав глазами Соланж: — Немедленно сделай что-нибудь с этим запахом, иначе и на глаза мне более не показывайся! Усёк?
Соланж закивала, не до конца понимая, зачем подписалась на нечто подобное — наверное, из природного тяготения к саморазрушению — но уже через десять минут она жгла можжевельник за партером театра, где зрители — будь им неладно! — устроили отхожее место. Вонь сшибала здесь с ног, но хотя бы на время запах горящего можжевельника заглушал его…