Соланж сглотнула ставшую вязкой слюну.
Сердце толкнулось о ребра и зачастило с удвоенной силой…
В травле медведя не было ничего необычного, странного, вовсе нет, но ей все равно сделалось дурно от гомона голосов и острого запаха зверя, разлитого в воздухе.
Даже нос защипало…
Она на мгновенье прикрыла глаза, а, открыв их, столкнулась со зверем глазами, или ей показалось, что столкнулась глазами: в конце концов, он был достаточно далеко, чтобы она могла ошибиться. И все-таки по загривку скользнул холодок…
Неужели зверь, действительно, перевертыш?
Такой же, как и она?
Но при этом в наморднике, как простое животное.
— Видите, — тыкал Ричард в медведя указательным пальцем, — на нем защитный протектор — намордник и железный ошейник — это чтобы ни он, ни собаки не загрызли друг друга. Было бы жаль лишиться такого бойца в первых же схватках!
Нет, это, конечно, не перевертыш…
— Ты в порядке? — Теплые пальцы чуть сжали перчатку Соланж. Это Шекспир с беспокойством глядел на нее. — Выглядишь бледным. Может, ну его, и уйдем?
Да, все что угодно, лишь бы не видеть этого зверя!
— Я в порядке. Останемся. Ты так хотел побывать здесь!
Уильям, как будто смущенный, покачал головой.
— Я не думал, что в травле используют перевертышей, — сказал он. — Одно дело зверь, а другое… Сам понимаешь.
— Перевертыши — те же звери, разве не так? — с большей горечью, чем хотела, отозвалась она.
Шекспир снова сжал ее пальцы, да так крепко, что сделалось больно.
— И все-таки они в большей степени люди. Я так считаю… Ты — нет? — спросил в свою очередь он, и Соланж отвернулась, не в силах смотреть на него.
— Отвечу, когда повстречаю хоть одного, — не сразу, но отозвалась она, продолжая глядеть в центр «ямы» на… зверя? Или все-таки человека?
А Ричард, возбужденный происходящим, вскричал, обернувшись к ним:
— Начинается! Глядите, выпускают собак. Ну сейчас будет…
— Сэкерсон! Сэкерсон! — заголосила толпа, скандируя имя вчерашнего чемпиона.
Соланж замерла, против воли заинтригованная происходящим, даже сердце как будто притихло в груди — все ее естество сконцентрировалось на диком звере, вставшем за задние лапы и готовом отражать нападение двух собак, огромных мастифов-убийц.
Ей показалось, она и сама подалась вперед, вот-вот вывалится за шипастое ограждение прямо в «яму», вся превратилась в глаза, уши и непонятное самой ей волнение, не азарт, нет, — совершенно другое. Такое, что комом поднимается к горлу и влагой подступает к глазам…
Что за глупость такая?
Ей захотелось надавать себе по щекам, велеть успокоиться… Взять себя в руки.
Но первый пес кинулся на медведя, и Соланж закричала…
Неосознанно. Инстинктивно. И сама же зажала рукой распахнутый рот.
— А кто-то проникся, глядите-ка! — хохотнул Ричард, поглядев на нее. — А казался таким пуританином. Знал, что оценишь, малыш! — Он хлопнул ее по плечу и снова повернулся к арене.
Там уже оба мастифа нападали на зверя с двух сторон разом. Клацали смертоносными челюстями, вцепляясь то в бок, то в ногу медведя, и тот, отпихивая их лапой, ревел страшным голосом, заливая кровью из ран грязный песок.
— Не, этим не справиться с ним, — сквозь звон в ушах расслышала Соланж голос беседующих рядом мужчин. — Слишком глупые, чтобы уложить Сэкерсона. Он вон как ловко с ними справляется: раз — и отмахнул лапой пса. Им бы сгруппироваться, напасть слаженно, чтобы за уши его ухватить… Слышал, когда королева гостила у графа Лестера в Кенилворте, там два мастифа, ухватив медведя за уши с разных сторон, припечатали бедолагу к земле, будто четвертовали. Вот было зрелище, я полагаю! А это так, и смотреть не на что.
— Это да, вот бы увидеть такое, — мечтательно поддакнул второй. — Тут никаких денег не жалко. Но ты слышал про Сэкерсона, он якобы… перевертыш, из этих, как его там, из отступников…
— Да слыхал я, но правда ли это, Бог его знает. Зачем бы этим зверям так собой рисковать? Неужто только лишь из-за денег?
Второй хмыкнул:
— Заплатили бы мне сотню фунтов, я и сам бы в «яму» пошел. А что? — вскинулся он на удивленный взгляд собеседника. — Мне такие деньжищи за целую жизнь не заработать, а тут считай с неба свалились.
— Если жив, конечно, останешься…
— А тут уж как Бог даст: все лучше, чем мое нынешнее житье.