Он решил, что по дороге в театр проедет вдоль берега Темзы, выискивая его.
Так и сделал, но никого, хотя бы отдаленно похожего на того нищего, не нашел. Что ж, в другой раз повезет больше! С такими мыслями он и приехал в театр. Счастливый уже оттого, что увидит Соланж, он к тому же мечтал показать ей Обсидиана… Вот она удивится, увидев его.
Но Соланж удивила его даже скорее: сообщила вдруг, что их пригласили в кабак, и им с Уильямом ну никак нельзя отказаться. А иначе их, чего доброго, заподозрят в неладном…
Кайл скрипнул зубами.
Переборол яростное желание ухватить ее поперек талии, усадить на коня и умыкнуть из театра насильно…
Спокойно сказал:
— Счастливо подебоширить! — А сам выскочил вон как ошпаренный, с чувством отвергнутости и гнева в душе.
Глава 38
Кайл перепугал своим мрачным видом бедного Катберта, когда вернувшись домой, битый час чистил Обсидиана, как какой-нибудь конюх: вроде как нашел в лице старого друга свободные уши, которым и поверял свои беды.
— Я ведь сделал, что мог, — убеждал он то ли себя, то ли черного жеребца, — долгое время обдумывал, как спасти ее и от Эссекса, и от отца с Джеймсом. Да, мог бы просто ей рассказать: мол, есть один человек, имеющий на тебя далеко не благородные цели, если не хочешь сделаться инструментом в его нечистоплотных руках — беги, пока можно. Но поверила бы она мне? Не посчитала бы полным безумцем? А поверь даже, могла ведь и захотеть примкнуть к заговору… По наивности, как когда-то и я. Разве я бы желал ей такого? — Конь всхрапнул, и Кайл продолжал: — Ты прав, не желал. Так страшился тем или иным способом ее потерять, что затянул время — и все пошло прахом. И до сих пор идет! — Он выругался в сердцах. — И вместо того, чтобы это как-то остановить, я беседую с лошадью. Очень по-взрослому, Кайл!
Обсидиан разволновался, ощутил, как бывало, его звериную суть, рвущуюся наружу. Сейчас бы перекинуться в зверя и бежать по лесу, пока сил не останется, упасть полностью изможденным на мох и лежать, ни о чем… ни о ком не мечтая… не думая… Чтобы действительно перекинуться всем существом, а не телом лишь, стать простым как животное, помышляющее о простых же вещах.
Не о заговорах, престолонаследии и… взбалмошных девушках.
Кожа зудела, будто мех зверя уже пробивался через нее… Кайл отбросил прочь щетку и похлопал Обсидиана по крупу.
— Ну-ну, успокойся, это все еще я, — сказал он. — Все еще я, — повторил с грустным лицом. — Знаешь, я часто думал, что если Соланж узнает меня настоящего, — он глянул на дом с красивыми окнами, — то перестанет меня презирать. Проникнется, что ли… И вот она здесь, я дарю ей красивое платье, угощаю лучшими блюдами, а она отвергает меня, как и прежде…
Медведь снова в нем заворочался, неповоротливый, но готовый крушить. — Что я сделал не так?
— Сэр, ужин стынет. Может, хватит уже начищать это животное? — Появился на пороге конюшни озабоченный Катберт. — Друзья ваши, я так понимаю, сегодня в другом месте ужинают.
— В другом, — подтвердил Кайл сквозь зубы. — Но ночевать будут здесь. Ты впусти их, не прогляди уж!
— Не прогляжу, сэр. Вы только сами идите в дом… и это… в общем…
— Что? — не выдержал Кайл.
— Уши, сэр, спрячьте их от греха. Вдруг увидит кто…
Уши?
Мужчина схватился за голову, поняв мгновенно, о чем со смущением предупреждает слуга: эмоции, как у несдержанного подростка, спровоцировали его частичное обращение. Кайл думал, что перерос спонтанные перекидывания, ан-нет, и на старуху бывает проруха…
— Благодаррррю, Катберт, — почти прорычал он в сердцах, злясь, впрочем, лишь на себя.
Соланж с Шекспиром вернулись уже ближе к полуночи. Кайл слышал, как оба прокрались по коридору к своим комнатам и затихли…
А утром на девушке лица не было. Он бы решил, что дело в похмелье, но перевертыши не пьянеют, в чем он лично много раз убеждался, порой до страстного сожалея об этом.
Уильям, к слову, тоже был тихим, как никогда. И трезвым.
Но Кайл все равно осведомился:
— Что это с вами, трактирный эль не пошел вам на пользу? Выглядите…
— … Больными? — подсказал молодой человек. — Так голова просто раскалывается.
— Действительно? — Кайл вскинул брови, переводя взгляд с него на Соланж и обратно.
Девушка ковырялась в яичнице, опустив низко голову.