– Да, очень, – отозвалась она, разделяя его восторг.
– Но ещё прекрасней ты. Любовь моя, – продолжил он. Да так… трепетно и проникновенно. Что прямо согрел её сильнее ярких утренних солнечных лучиков.
– Что это с тобой сегодня? – порадовалась она.
– Я счастлив от тебя. Вот что, – заявил он с интонациями рыцаря-поэта, декламирующего стих возлюбленной даме. – Твоё лицо, твоя улыбка, твои крыла, твой гибкий стан. Всё совершенством переполнено. За что даровано мне небом наслажденье? Тобою любоваться. В свете дня, в ночи. Прижать тебя к себе, даря своё тепло, и нежность, и любовь, и ласку. Это блаженство, быть с тобой, смотреть в твои глаза, как в океаны безмерной бесконечной красоты. Ты жизнь моя, ты рай мой, ты…
Он вдруг замолчал, а затем сказал уже без всяких поэтических изысков, но столь искренне и душевно. Аж растрогал:
– Я очень люблю тебя, Лала.
– Я тоже тебя очень-очень люблю. Но только как друга, – с бесконечной приязнью мягко объяснила она.
– Принцесса, вы само очарованье, – он снова перешёл на поэтический тон.
– Ты знаешь, что я принцесса? – изумилась она.
– Давайте скрепим этот чудный миг признанья наших чувств кровавой жертвой, что мне была обещана давно, – настойчиво поглядел он на неё.
– Ну ладно, если ты так хочешь, – промолвила она растерянно.
Он придвинул к ней своё лицо. Их губы сблизились. Она ощутила его дыхание и стук своего трепещущего сердечка. Закрыла глаза. Ещё миг, и он должен был случиться. Её первый поцелуй. Но не случился почему-то. Она открыла глаза. Рун смотрел на неё с очень странным выражением лица. Она вдруг поняла, что на ней совсем нет одежды.
– Ой! – вырвалось у неё с ужасом.
Она торопливо прикрыла ручками всё, что способна была прикрыть, чувствуя, как покрывается краской стыда, а её ум наполняется смятением.
– Я не грешница! – проговорила она расстроено и исполнено болью, словно возражая кому-то.
– Бесстыжая! – с негодующим осуждением воскликнула невесть откуда взявшаяся бабуля, строго взирая на них, лежащих. – Как смела опорочить ты свой трон, свою семью и своё королевство?!
Почему-то голос бабушки к концу фразы стал папиным басом, а затем и она сама обратилась в папу, сверкающего гневными глазами. Лала испугалась до паники. Внутри у неё всё похолодело.
– Я не виновата! – чуть не плача произнесла она. – Я не знаю, что это.
– Сгори же, подлая! – с наигранностью плохого театрального актёра продекламировал отец, воздел руку, та засияла синим светом, в его кулаке сверкнула молния, оглушающе загрохотав.
Лала вскрикнула и проснулась. Была ночь, за окном шёл дождь, слышалось затухающие отзвуки грома.
– Что случилось, Лала? – обеспокоенно спросил Рун тихим голосом. – Грозы испугалась?
– Разбудила тебя, мой хороший? – виновато отозвалась она тоже очень тихо. – Кошмарик приснился.
– А-а. Ясно, – успокоился Рун. – Я от грома проснулся. Грохнуло рядом, а тут и ты закричала. Думал, опять… как в лесу. Грозы боишься. Сильно страшный сон?
– Ужасный.
– И что тебе приснилось?
– Папа. Грозил мне, за то что я с тобой. И бабулечка твоя вместе с ним.
– Понятно. Вообще-то бабуля рада, что ты с нами, Лала. Очень.
– Я знаю, Рун.
– А папа твой… Ты кажется говорила, твои родители хотят, чтобы ты обрела могущество. Без человека это не выйдет, насколько я понимаю.
– Всё верно.
– А во сне, значит, они хотели нас разлучить?
– Нет.
– Нет? За что же гневались тогда?
Лала некоторое время молчала. В наступившей тишине было слышно, как мирно посапывает бабушка.
– За то… что я с тобой… ночью.
– А-а.
– Приснилось, что мы как в лесу спим. А тут они. Жуть.
– Да уж, – улыбнулся Рун.
За окном на мгновенье ярко вспыхнуло. Через пару секунд по небу прокатились громовые раскаты.
– Рун, мне страшно, – жалостливо сказала Лала. – Можно мне к тебе?
– Никак нельзя, Лала, – с добрым сожалением ответил Рун. – Бабуля ж, вон она. А то твой кошмар станет явью.
– Да её трубами не разбудишь, даже гроза ей не мешает, – настаивала Лала.
– Нельзя, Лала, прости, – усмехнулся Рун.
– Эх ты. Ну что ты за рыцарь такой? – постыдила она его.
– Когда это я успел стать рыцарем? – поинтересовался он весело.
– Мне страшно, а ему смешно. Ты нехороший, – буркнула она как будто с обидой.
– Ну прости, милая. Просто ты хочешь невозможного.
– Очень даже возможного.
– Я между прочим без рубахи.
– Ну и что. Всё равно темно. Или надень её. Долго что ли? Только и ищешь оправданья.
– Нельзя, Лала, – очень мягко произнёс Рун. – Я не могу радовать одного дорогого мне человека, огорчая другого. Бабуля горевать будет. Переживать сильно. Если узнает. Нельзя.