– Правда? – удивилась Лала, побуравив его мокрыми глазками. – Ты хитрый. Везде обманет. Ты сильно-то не мечтай, котик, от меня отделаться, ты мне всегда будешь нужен.
Она разулыбалась:
– И плачу и смеюсь с тобой, ну что это такое? И даже когда грустно, счастлива. Вот как так?
– А мне грустно не бывает, когда ты рядом, – поведал Рун. – Если только гневаешься на меня, ну или печалишься, вот тогда. Давай-ка, Лала, сделаем привал. Наподольше. Раз ты без сил. Сварю чего-нибудь, поешь, поспишь. Пообнимаешься со мной. Глядишь и полегчает.
– Мне уже немножко полегчало, любовь моя. Ты меня согрел. Давай всё же отойдём от тех людей. Раз ты их опасаешься.
– А хочешь, на руках тебя понесу? – озарился идеей Рун. – Если тебе не трудно сделаться лёгкой, ты как пушинка станешь, я и не почувствую твоего веса. И так отдохнёшь, а мы уйдём. Удобно, два дела сразу. Мне приятно будет тебя нести. Словно обнимаю. И это же наверное романтично? А ты любишь всё романтичное.
– Это очень романтично, Рун. Очень-очень! – запылала восторженным воодушевлением Лала. – Мне не трудно быть лёгкой. Это прямо как в рыцарских романах!
– Ну, отлично.
Рун поправил сумку, чтобы удобнее висела. Лала полностью опустила крылышки, убрала волосы через плечо вперёд. Он осторожно подхватил её под спинку левой рукой, под ножки правой.
– Ох, даже разволновался что-то. Как в первый раз, когда тебя в воду заносил.
– Мне тоже волнительно, суженый мой, – проговорила Лала. А сама так и светится, так и сияет улыбкой во всю ширь личика. Забыв все свои недавние печали.
– Солнышко моё, – разулыбался он, любуясь этим сиянием абсолютно счастливой девушки.
Лала лишь вздохнула довольно. Он зашагал вперёд, а она поглядывала на него, приветливо, и нежно, и тепло, и чувств приязненных исполнено. И лукаво.
– Хочешь, поспи пока, – предложил Рун.
– Нет. Хочу на тебя смотреть.
– Чего на меня смотреть? – рассмеялся он. – Не первый раз видишь поди.
– Просто… это приятно.
– Даже так?
– Так.
– Ну ладно.
Он шёл меж деревами, придерживаясь направления вдоль реки. Лала глядела на него, он на неё, стараясь не засмотреться, чтобы не споткнуться обо что-нибудь. Она улыбалась ему, он ей. И это длилось и длилось, а вокруг стояла утренняя свежесть, стучал дятел, пели птицы, цвели небольшие разноцветные цветы. Хорошо было вокруг. И на сердце тоже было очень хорошо.
– Рун, можно тебя спросить? – нарушила молчание Лала.
– Конечно. Всё что хочешь, – кивнул он.
– Ты вчера рассказывал тем людям, как служил двум господам. Как они поспорили. Как ты за серебряные монетки поплыл в тазике.
– И что?
– Это… ну… была ложь. Всё, от начала и до конца. Но ты и глазом не моргнул, повествуя свою историю. Я не ожидала от тебя такого. Ты меня удивил. Это звучало… очень искренне. Как ты так смог? Я так не могу.
– Ты всё же фея. Вы не врёте… без серьёзного повода.
– Феи неплохо умеют отличать обман. Но вчера… Я даже и не знаю, Рун. Я бы не догадалась, что это выдумки. Коли бы сама не ведала, как всё было на самом деле.
– Правдоподобно сочинил?
– Дело не в правдоподобии, любимый. Дело в чувствах, с которыми мы говорим то или это. Феи слушают не смысл, а чувства. И так определяют, чья речь честна, а чья нет. Ты ведь простодушный, Рун. А тут такое. Такая ложь. Безукоризненная. Я думала, я знаю тебя. А теперь не уверена.
– Не бери в голову, невеста моя славная, – усмехнулся Рун. – У каждого свои таланты. У меня этот. Может быть единственный. Врать.
– Правда?! – поразилась Лала.
– Лала, ты не понимаешь, – добродушно посмотрел он на неё. – Это потому что я жил в лесу. Само возникло.
– И как это может быть связано? – задала вопрос Лала с недоумением. – В лесу упражнялся лгать?
– Я пожалуй неправильно выразился. Это связано не с лесом, а с тем, что от меня все отвернулись, – пояснил Рун. – Когда все-все от тебя воротят нос, когда ты для них становишься неважным, они все постепенно становятся неважны и для тебя. В моём случае это так. А если люди для тебя неважны, уже всё равно, что им говорить. Слова утрачивают смысл, и грань между правдой или неправдой стирается как будто. Начинаешь всё говорить одинаково, и истину, и небылицы. Мне всё равно, что и кому говорить. Корме тех, кто мне небезразличен. А это ты, и бабуля, и дядя. И всё. Вот вам мне врать сложно. Да и не хочется. А тебе я и не смогу врать. В важных вещах. В неважных сколько хочешь.
– Когда кто-то дорог, Рун, любые его слова важны. А любая ложь обидит.
– Вот как бы не так, – улыбнулся он. – Допустим, ты… сваришь похлёбку неудачно, невкусную. А я буду нахваливать, что вкусно. Чем это плохо? Чем обидно?